длится так недолго, что он даже не успевает насладиться ею, прежде чем она улетучится. Поэтому Пол шутя говорил своей маме: «Ты — моя единственная». И до встречи с Нанной это полностью соответствовало действительности.
Не будет преувеличением сказать, что Нанна изменила жизнь Пола. Поэтому история Пола начинается с этого момента. Но все же, чтобы подготовить декорации для этого эпизода и показать, насколько неожиданной была встреча в этой точке на линии жизни Пола, мы должны начать наше повествование немного раньше.
Университет напоминает банку плохо простерилизованных консервов, сказала как-то одна профессор другой на рождественском празднике — или это было на летнем пикнике? Университет находится в состоянии хронического ботулизма, говорила она. Мельчайшее происшествие здесь может раздуться, распухнуть и достигнуть колоссальных размеров. Здесь не самые благоприятные условия для проявления снисходительности и почти нет места прощению.
Вино из коробки сделало ее красноречивой. Ее собеседница кивала: верно подмечено. Но они обе уже хорошо выпили.
Может быть, в этом что-то есть. Очень немногие ученые попадают в университет. А уж если попадают, то сидят там до тех пор, пока не одеревенеют телом и душой и не выйдут на пенсию. При этом им нет надобности проводить много времени за пределами коридора, в котором располагается их кабинет. Человек может даже быть недовольным своей работой. Но он остается в университете.
Потому что несмотря на то, что на сотрудников университета все чаще смотрят как на реликты и относятся к ним со снисходительным любопытством, должность университетского преподавателя всегда дает человеку определенный статус и престиж.
Другая причина, по которой сотрудники не уходят из университета, это то, что университетская жизнь довольно нетребовательна, стоит только человеку закрепиться в ней. Она может быть утомительной, да. Но для многих это защищенное и приятное существование. А часто у людей даже нет альтернативы. Большинство университетских преподавателей не обладает способностями для другого рода деятельности. Когда человек тратит десять-пятнадцать лет на то, чтобы узнать все о гласных языка суахили или о метрических размерах в поэзии Эмили Дикинсон, он не получает навыков, в которых остро нуждается общество.
Со стороны университетская система может показаться достаточно либеральной. Но внутри консервной банки, под плотной крышкой, царит строгая дисциплина. Сотрудники внимательно следят друг за другом. Если во время перерыва человек не жалуется на университет, к нему начинают относиться с подозрением. Если человек вслух критикует университет, рядом с ним будут помалкивать. Если человек потерпел неудачу, на него смотрят свысока. Но если у него дела идут хорошо, ему тоже не избежать всеобщей участи: если он хороший педагог и пользуется популярностью у студентов, к нему будут относиться с недоверием. Если человек слишком легко идет на контакт, слишком много светится в газетах и на телевидении, о нем будут злословить, потому что в этом случае его сочтут поверхностным популистом. Обычно действует правило: чем меньше читателей, тем лучше исследование. Но если человек публикуется только в тяжеловесных международных журналах, если он получает престижные научные награды, он
Злые языки добавят, что университетская культура поощряет посредственность. Победителем становится заурядный человек, но социальная общительность и способность создавать союзы гораздо важнее профессиональной посредственности.
Но мы не должны забывать и о радостях университетской жизни, прогундосила профессорша на рождественском празднике после еще пары бокалов самого дешевого коробочного вина. И она права: существует радость научного открытия, и энтузиазм исследователей, и непререкаемая вера в силу знания, непоколебимое доверие к науке. Безусловно. Университетский организм во многом основывается на энтузиазме сотрудников. Как и эта история. И Эдит Ринкель, и Пол Бентсен, и Нанна Клев полны энтузиазма. И каждый из них — далеко не посредственная личность. Никому не пришло бы в голову обвинить Эдит Ринкель в заурядности, да и Пола Бентсена и Нанну Клев никак нельзя назвать заурядными или посредственными.
Однако в вопросах поиска союзников и восхождения по социальной лестнице Эдит Ринкель, Пол Бентсен и Нанна Клев отличаются друг от друга. Все трое прекрасно знают, что это такое. Они владеют искусством восхождения. Но как минимум один из них взойдет слишком высоко — и падет. Многие скажут, что заслуженно.
За несколько дней до первой встречи с Нанной Пол был в Амстердаме. В жаркий сентябрьский день на улицах было полно людей, которые катались на велосипедах или ели мороженое, или делали то и другое одновременно. В уличных ресторанах яблоку негде было упасть. Амстердамцы подносили ко ртам тяжелые пивные кружки. От солнца пиво становилось похожим на жидкий янтарь. Люди оживленно разговаривали и то и дело поднимали бокалы. Они были шумны и веселы, какие-то дети пронзительно смеялись. Мамаша поругивала своих сыновей, но тут же вместе со шлепком по попе выдавала им денег на очередное мороженое — потому что день был так прекрасен, что деньги на мороженое вылетали быстрее нотаций.
Внезапно залаяла собака, с террасы ей ответила другая. Вдоль каналов прогуливались парочки, держащиеся за руки, все в легкой летней одежде и солнцезащитных очках, скрывающих влюбленные взгляды. На улице Дамрак, возле огромного памятника свободе, кто-то на полную громкость включил проигрыватель компакт-дисков, и как минимум десяток подростков почти моментально начали опасный потный танец, они забыли обо всех своих печалях и выражали радость движениями рук и резкими поворотами головы.
Но Пол ничего этого не видел. Он участвовал в лингвистической конференции, организованной амстердамским Университетом Врие. Четвертый симпозиум по вопросам лингвистических изменений в будущем. Пол сидел в полупустой аудитории на жесткой скамейке. Узкий столик, на котором лежали его бумаги, был прикреплен к спинке впереди стоящего сиденья. За окном царило знойное лето, в помещении было невыносимо жарко и тяжело дышалось.
За кафедрой, держась обеими руками за ее низкий бортик, стоял мужчина лет сорока с редкими волосами и читал по рукописи, лежавшей на наклонной поверхности. Его лоб и макушка блестели от пота — трудно было понять, от жары он потеет или от нервов. Кроме того, лицо и шея мужчины покрылись красными пятнами. На Пола накатила волна сострадания, что происходило с ним довольно часто при встрече со стеснительными людьми, особенно с теми, у кого стеснительность вызывает кожные реакции. По старой привычке, рефлекторно, хотя и без надобности, он бросил взгляд на собственные руки. Загорелые кисти с выгоревшими за лето волосами торчали из закатанных рукавов рубашки. Из программы, лежащей перед ним на столе, он узнал, что оратора зовут Ивар Гудмундссон. Полу показалось, что он его уже где-то видел.
Пол зевнул, откинулся на спинку скамейки и почувствовал, как под мышками струится пот, показавшийся ему на удивление прохладным и приятным. Появилось желание выпить ледяного пива, запотевший бокал «Гролша» был бы очень кстати. А стакан, наполненный ледяной жидкостью, отпотевает снаружи или изнутри? Или и там, и там? «Нет, надо сконцентрироваться, — подумал он. — Все-таки доклад только что начался, и я еще могу уловить ход мысли». Пол отключился от раздумий о жаре, холодном пиве и звенящем на улице лете и сосредоточил все свое внимание на том, что говорил оратор.
По прошествии приблизительно трех минут Пол понял, что уже слышал этот доклад на конференции в Австрии, в небольшом городишке рядом с Грацем, полгода назад.
На крупной конференции, посвященной вопросам морфологии, под Грацем Университет Осло представляли профессор Эдит Ринкель, профессор Фред Паульсен, доцент Ханс Хольстейн и сам Пол. Они уезжали из Норвегии в слякотный зимний день. Тогда Полу впервые удалось вдоволь наговориться с Эдит Ринкель, женщиной, которая сыграет решающую роль в истории Пола. Эдит Ринкель — непосредственный начальник Пола, она заведует отделением футурологической морфологии кафедры футуристической лингвистики. Эта женщина красива до такой степени, что выдержит сравнение с кем угодно вне зависимости
