благодарностей. Она еще ничего не сказала про рунические надписи.
Вчера вечером, лежа между арбузно-красными диванными подушками, Нанна сказала, что, кроме Пола, ей никого не хочется благодарить, разве что того шведского нейролингвиста.
— Только вы двое что-то сделали, — сказала она, и ее круглые девичьи груди задвигались вверх-вниз в такт ее жестам, а соски улыбнулись ему. Пол вежливо улыбнулся им в ответ:
— Ты должна выразить благодарность.
— Я знаю, — ответила она, и ее голова и груди решительно кивнули. — Я должна поблагодарить людей, которые на самом деле благодарности не заслуживают.
— Да, особенно ты должна поблагодарить тех, кто этого не заслуживает, — сказал Пол.
— Но я отказываюсь целовать Паульсена, я не вынесу прикосновения его потной кожи к моему лицу! Не уговаривай, — попросила Нанна.
— Договорились, — сказал Пол, а она приподнялась на кровати, всплеснула руками и, одетая в собственную мягкую наготу, прочитала последнюю часть речи: она благодарила шведа, благодарила Пола, рассказывала о его вкладе, о том, что именно его находки привели к прорыву. Потом с иронией и шутливым смирением выразила признательность заведующему кафедрой Паульсену, декану, ректору и многим другим, которые, естественно, ничем этого не заслужили, но которых все же стоило поблагодарить, потому что от них зависит финансирование других проектов, предоставление постоянной работы, повышение по службе или выделение более просторного кабинета.
— Хорошо? — спросила она, запыхавшись после чтения.
— Да, — ответил он. — Просто прекрасно.
— Тогда завтра так и прочитаю.
— Да, можешь прочитать это завтра точно так же, как сделала это сейчас, — сказал Пол. — Только надень
Он рассмеялся. И она рассмеялась, перевернулась на спину, задрала вверх обе ноги и сказала, что скрывать что-либо она не в силах, а он мощно и радостно вошел в нее.
Это было вчера. Танец пчел. Почему она это сказала? Сейчас она что-то говорит о камне с руническими надписями, рассказывает, что увлеклась рунологией, еще будучи студенткой Университета Тронхейма. И она сообщает публике, что взяла за основу уже расшифрованные отрывки загадочной рунической надписи на камне Страндестейнен.
— И все мгновенно встало на свои места, это был последний фрагмент мозаики, которого мне не хватало, — говорит она.
На нее падает свет люстры, такой же пронзительный, как и свет весеннего солнца, а она, освещенная, бело-золотая, одетая в цвет слоновой кости, стоящая перед кроваво-красным бархатным занавесом, склоняет светящуюся светлую голову и кланяется публике. Публика, которая с первой минуты была преданным поклонником Нанны, аплодирует. Все аплодируют как сумасшедшие.
Пол тоже аплодирует, он до боли бьет ладонями друг о друга. Этого нельзя допустить. Его не поблагодарили, о его вкладе в проект не было сказано ни слова. Нанна не произнесла имени Пола Бентсена. Он поворачивается к залу — почему никто не протестует? Почему никто не встает и не выкрикивает его имя? И тут до него доходит, что кроме мамы и Эдит Ринкель никто не знал о его сотрудничестве с Нанной по проекту «РЕВ 21». Его собственная мать и ссыльный профессор.
«Пче… пчи…» — стучит в голове у Пола, в то время как окружающие аплодируют, в то время как его руки по-прежнему бьются друг о друга. Подчиненные предложения. Она сказала «подчиненные предложения» в тот холодный вечер, когда он решил для нее загадку. Естественно, продвинутый лингвист не может сказать «подчиненные предложения». Говорят «придаточные предложения», и это единственно правильный вариант. Нет, она не оговорилась. Книги о насекомых. Журналы общества пчеловодов. Диплом почетного члена Норвежского общества энтомологов.
Он помнит, с какой непреклонностью в голосе Ринкель объясняла ему, что «РЕВ 21» — это ее проект, и помнит горечь, а может быть, и презрение к себе самой, когда она рассказывала, что — «пусть это и ребячество», добавила она, — назвала его «РЕВ 21», и «РЕВ» здесь означает
Он позвонил ей, той, что стоит сейчас за кафедрой, скромно склонив голову, и принимает аплодисменты. Теперь все стало на свои места. То, чего он не хотел видеть. То, что он давно должен был понять, еще в тот день, когда услышал историю о несчастном маленьком домике. Несмотря на пристрастие к счастливому финалу, к сказочным романтическим историям, мама знала, что далеко не все жизненные истории оканчиваются так, как мы ожидаем. Иногда человека водят за нос, бросают лежать под елкой, и он понимает, что тот, кого он любит, этой любви не заслуживает.
Но почему Ринкель не протестовала более настойчиво? Почему не кричала, что ее обманули? Он знает ответ. Даже если бы Эдит Ринкель прокричала это с крыши административного корпуса, это не помогло бы. Никто бы не услышал ее криков. Потому что Нанна прежде всего убедилась в том, что никто не знал о проекте Эдит Ринкель. Сама же она узнала о нем совершенно случайно, однажды вечером, когда ее пребывание в США близилось к концу.
Нет, Эдит Ринкель могла спорить до хрипоты, но все было бы напрасно. Паульсен, начальница администрации и заместитель заведующего смотрели на нее и снисходительно, хоть и сочувственно, покачивали головами. Ее старый знакомый декан выхлопотал ей место в вузе Телемарка. Большего он сделать не мог. «Если бы ты держалась подальше от молодняка», — сказал он, заговорщицки подмигивая, как жизнерадостный развратник, но осекся, когда увидел выражение лица Эдит. Пол этого не знает.
А вот чего не знает ни он, ни Паульсен, ни декан, вообще никто, так это то, что Эдит Ринкель однажды вечером взяла из канцелярии универсальный ключ и побывала в кабинете Нанны (так как их с Нанной кабинеты располагались на разных этажах, ключ Эдит не подходил к двери кабинета Нанны). Она обыскала ее кабинет, хотя и без особого усердия, словно уже смирившись. Потому что Нанна была молодцом и, естественно, не оставила никаких следов. Эдит Ринкель подумывала обработать системного администратора кафедры, чтобы тот помог ей обыскать компьютер Нанны в поисках доказательств. Но потом она вспомнила, какими глазами компьютерщик в последнее время смотрел на Нанну, да и к тому же была уверена: Нанна удалила все признаки того, что ее файлы изначально были написаны другим человеком. Как мы уже знаем, Эдит Ринкель иногда ошибается, как, например, в этом случае. Нанна Клев — молодец, и она, конечно, не копировала документы, она их переписала, но сегодня люди оставляют так много электронных следов, что даже самых осторожных и предусмотрительных из нас при необходимости легко можно уличить.
В голове Пола бушует буря, царит хаос, введено чрезвычайное положение. Первое, что он почувствовал, когда осознал всю правду, было удивление; оно обрушилось на него так внезапно, словно кто-то огрел его кувалдой по голове, удар был нанесен с неожиданной стороны, и никто никогда не бил его сильнее. После этого нарастает чувство униженности, оно полностью наполняет его, как медленно текущая жидкость, проникающая во все части тела через крошечные трещинки. Со временем появятся злость и жажда мести, но пока Пол их не ощущает.
Воспоминания о Том происшествии переполняют его. Униженность — потому что его обманывали, и он должен был это понять очень давно. Разочарование — потому что его предали. Стыд — потому что предал он. Ему так стыдно за самого себя, что хочется исчезнуть, оказаться в другом месте, слиться с окружающим миром.
У Пола все плывет перед глазами, по телу бегут мурашки, и когда он опускает взгляд на свои руки, выглядывающие из манжет, то замечает, что они такого же цвета, как и стул, на котором он сидит. Его руки и, вероятно, вся кожа, выглядят как дерево, старое лакированное дерево, годовые кольца и следы от сучков образуют темный узор на светло-коричневых кистях рук, а пальцы похожи на сучковатые палки.
Нанна поднимает глаза, круглое кремовое личико, которое он столько раз целовал, славный носик,
