– Аминь. За остальное ответит Иоанна перед другим Судией, – папа осенил себя крестным знамением и, помолчав, спросил: – Говорил уже с ней о деле? – В глазах Климента загорелся огонек, который видел я у игроков в кости.
– Рано, отче. Должны довести ее до нужного состояния. Советую вам принять ее холодно и не разговаривать нигде, кроме как в консистории[54], чтобы чувствовала себя подсудимой, но не королевой.
– Хороший из тебя получится папа, – сказал вдруг Климент. Я смиренно склонил голову, ожидая его благословения. Когда получил желаемое, продолжил:
– Вызвал сюда Людовика.
– Господи, зачем? – святой отец поморщился, словно наступил на жабу.
– Знает он о прелюбодеянии Иоанны с камерарием ее Энрико. Королева очень беспокоится о жизни своего наложника. Уверен, что Людовик будет громогласно требовать выдачи несчастного. В своем письме посвятил он три строчки описанию тех пыток, которым намерен предать юношу.
– Похоже, Иоанна попала в надежную западню, – довольно улыбнулся понтифик.
– Видит Бог, сама себя туда загнала.
– Ну ты, маленький Хуго, не прибедняйся. Думаю, что нет в этом мире человека более опасного для тебя, чем Иоанна, если, конечно, узнает правду.
– Правда известна вам, святой отец, и Господу.
Мысленно же добавил, что и тебе, мой дорогой дневник, тебе доверил даже то, о чем побоялся сообщить господину.
– Хорошо, если так, – с сомнением заметил папа. – А что ты намерен сделать с Энрико?
– Это частный вопрос, не достойный вашей милости, – не хотел говорить понтифику, что принял решение пожертвовать Энрико. Чтобы восстановить мир в королевстве, нужно вернуть Иоанну на ложе к Людовику. Не о мальчиках надлежит ей думать, но о мужах, которые мечом проложат ей дорогу в Неаполь. Конечно, Людовик захочет наказать и Иоанну. Ведь сам писал нам об этом. Но объясним ему, кто он есть на самом деле. Прелюбодей, совративший королеву, и убийца ее мужа.
– Знаешь, как называется это место? – вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.
– Помойка, отче?
– Запомни, – укоризненно покачал головой Климент, – место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. – Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.
– Вы о чем, отче?
– О том, что тебе надлежит все знать. – Я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил: – Не хочу я больше крови. В этой истории достаточно пролито крови.
– Но разумнее будет отдать Энрико Людовику, чтобы успокоился и насладился местью.
– Придумай что-нибудь. Ты же у меня сообразительный, – отрезал святой отец и жестом показал, что аудиенция закончена.
Ницца, комиссариат полиции
Алехин уже однажды пережил смерть близкого человека. Ему и тогда казалось, что он был виноват. Не защитил, не уберег, не смог остановить того, кто убивал из-за тупой необъяснимой страсти. «Я приношу несчастье», – убеждал себя Кен в какой-то мелодраматической пошлятине. Хорошо, если бы он делал это только про себя. Но главный редактор поделился своим выводом с комиссаром криминальной полиции Комндомом, которого вызвали в Кап-Ферра, поскольку он уже занимался исчезновением отца Лизы. Комиссару казалось в высшей степени подозрительным, что Алехин постоянно попадается на глаза. Услышав про несчастья, которые главный редактор якобы приносит, Комндом важно спросил:
– Мосье, вы хотите сделать признание?
– Признание? Да, комиссар, я хочу сделать признание. Ее убили из-за меня.
– Мосье, – причмокнул губами комиссар, – вы находились в комнате, когда мадемуазель Климофф выпила яд. Вы дали его ей?
– Я?! – растерялся Алехин. – Какого черта мне убивать Лизу?
– Очень просто, мосье, обычная ревность. Или вы и теперь будете говорить про какую-то средневековую тайну?
– Что значит «и теперь»? Вы соображаете, что несете?! – закричал Алехин. Комндом надменно посмотрел на него и заявил:
– Не советую говорить со мной в таком тоне. Я представляю здесь республику!
– Вы представляете здесь республику идиотов! – оскалился Алехин.
– Мосье, я научу вас уважать закон и его представителей. Объявляю вам, что вы арестованы по подозрению в причастности к убийству мадемуазель Климофф.
– Вы спятили?
– Взять его! – твердо скомандовал комиссар.
Алехина скрутили и увели из дома. Полина Одоевская сидела на террасе вместе с Ксантиппой Пылкой. Последнее, что услышал Кен, были слова Одоевской:
– Прекрасно! Я всегда говорила Лизе, что он человек не нашего круга.
Кена доставили в Ниццу и поместили в обезъянник. Его соседями оказались огромный негр в майке- алкоголичке, албанец и молдаванин. Будучи в белых фланелевых штанах и замшевых лоферах, Алехин внес последний штрих в панораму основных социальных слоев Лазурного Берега. Теперь в камере сидели: сутенер, наркодилер, гастарбайтер-нелегал и обитатель олигархической виллы. Негр дружелюбно толкнул Алехина в плечо и одобрительно сообщил, что у него красивые лоферы.
– Твои пять евро – мои шюз, – предложил негр.
– Нет, мосье, – вежливо отказался Алехин. Негр закачал головой.
– Твои шесть евро.
– Лучше соглашайся, он ночью все равно снимет, – доверительно сообщил молдаванин.
– Ночью?! Я не собираюсь здесь оставаться на ночь! – возмутился Алехин. Мужики заржали.
– Он не собирается! – пуще всех ржал чернявый албанец с тонкой шеей.
– Мошенничество с кредитками? – сочувственно поинтересовался молдаванин.
– С чего ты взял?
– Значит, наркотики, – констатировал албанец, – знаешь Штыря?
– Твои семь евро – мои шюз, – снова вступил в разговор негр.
– Отвали! – Алехин поднялся и подошел к решетке. – Я гражданин России и требую, чтобы вы вызвали консула! – крикнул он офицеру, скучавшему с «Paris Match» в руках. Тот даже не повернул головы.
– Так ты русский? – перешел на язык Пушкина молдаванин. – Это хорошо. Вместе мы сделаем черножопого!
– Зачем? – удивился Алехин.
– А заебал.
В это время негр и албанец с опаской наблюдали за двумя людьми, говорившими на непонятном языке.
– Русская мафия, – глубокомысленно предположил албанец.
– Русская мафия очень жестокий, – подтвердил негр и больше не предлагал Алехину продать лоферы.
– Этот в белых штанах похож на босса. Они всегда такие чистенькие, – зашептал албанец. – В прошлом году распилили пилой такого хорошего человека.
– Пилой? – ужаснулся негр. – За что?
– Кто их, русских, разберет? Живьем распилили, а потом на рынке продали словно телятину.
– Врешь.
– А череп главный босс себе оставил для коллекции – такой у русских обычай. Они из него водку пьют. Об этом их писатель рассказывал, Достоевкиным зовут. Он в тюрьме сидел за то, что зарубил топором
