пребывание в загадочном Замирье продолжалось. – Король просто-напросто голоден! – говорил канцлер Тарасович (да почему же Тарасович?). – Подкрепись, государь, а там уж и опять на отдых...
Виктор Панкратович открыл глаза. Перед глазами был стол под голубой скатертью, уходящий в бесконечность. Очумевший Востромырдин схватил первый попавшийся графин и начал пить прямо из горлышка.
– Сразу видно – царственные манеры! – похвалил канцлер.
Жидкость в графине слегка напоминала коньяк «Армения», но была намного лучше и крепче. Виктор Панкратович произвел еще один глубокий глоток и сделал столь же глубокий выдох облегчения, потому что под столом ему никто не наступал на ногу и не шипел в ухо слово «пьяница».
– Король пьет, король пьет! – закричало несколько голосов, и Виктор Панкратович, вторично присосавшийся к графину, едва не поперхнулся. Он не знал, что так принято кричать при всех дворах, и усмотрел в этой традиционной здравице осуждение: дескать, король, а пьет!
Он вернул графин на место и обвел глазами застолье. Тут и там на резных креслах сидели незнакомые люди – человек двадцать. Физиономии у всех были самые разбойничьи: грозно торчали крашенные зеленкой усы, сверкали великолепные крупные зубы, радостно блестели фиолетовые глаза. «Это мои придворные», – догадался Востромырдин.
– Хорошая примета, государь! – ликовал сидящий по правую руку канцлер Калидор. – Это означает, что царствование твое пройдет в пирах и праздниках! Слава Гортопу Тридцать Девятому – новому королю благословенного Листорана!
– Слава! Слава! Слава! – вскричали придворные, чокаясь крупнокалиберными кубками. Востромырдин закрыл глаза и откинулся на спинку трона.
– Закуси, государь! – Старец голой рукой протянул ему кусок жареного мяса весьма странного вида. В животе Виктора Панкратовича громко заговорило, но голод не тетка.
«Черти нерусские! – ругался про себя Востромырдин. – Кого это они зажарили? Очень вкусно. Впрочем, в Корее на приеме у Ким Ир Сена собачину есть заставляли...»
– А это блюдо вкушают только листоранские короли – икра птицы Шарах!
Востромырдин хотел было возразить, что птицы несут яйца, но махнул рукой. Икринки были крупные, словно картечь, и на блюде им не лежалось, подпрыгивали. Для храбрости Виктор Панкратович опять потянулся к заветному графинчику, но из горла позориться на этот раз не стал, налил, как все добрые люди, в кубок.
– Гортоп клюк! Гортоп клюк! Король пьет! – снова заорали придворные.
– Ваше здоровье, дорогие товарищи! – провозгласил Востромырдин. Канцлер открыл было рот объяснить, что придворный королю не товарищ, но такое обращение сотрапезникам явно понравилось, они загалдели еще сильнее. А вот икра птицы Шарах была так себе, и Виктор Панкратович проглотил несколько икринок единственно из вежливости. – Ваша правда, товарищи, я действительно несколько времени руководил гортопом, и у меня был порядок, – сказал король Виктор Панкратович. – Потом ВПШ, работа в аппарате...
Застолье притихло.
– Государь, – осмелился наконец канцлер. – Не говори ты заклинаний: неровен час, обратишь нас всех в круглей или османдеев...
– Верно, твое Величество, о делах еще наговоримся, – сказал Востромырдину сосед слева. Сложением он не уступал Виктору Панкратовичу, усы у него были самые большие и самые зеленые. – Я твой начальник стражи, великий герцог Тубарет Асрамический. Ни один волос не упал с головы листоранских королей под надежной охраной рода Тубаретов...
Виктор Панкратович машинально потрогал лысину. Лысины никакой не было – под рукой ощущался жесткий ежик волос.
– Зеркало! – приказал Виктор Панкратович.
Тотчас же служанки принесли нечто умопомрачительно голубое в яшмовой раме. Но все равно это было зеркало, и в нем отражался товарищ Востромырдин в малиновой, шитой золотом мантии, а на месте былого пустыря красовался зеленый гребень подобных пружинкам волос.
– Что это значит? – Самодержец листоранский устремил грозный взгляд на канцлера Калидора.
– А это значит, мирской волос вылезает, а наш, замирский, растет! Кровь, она себя всегда окажет, особенно когда листоранская! – гордо ответил канцлер. – Пока ты спал, мы тебе вымыли голову желчью двоеженца... – Голос его опустился – так страшен был взгляд владыки.
То была знаменитая листоранская ксива – нечто вроде частушки. Первая строка в ксиве всегда сохраняла неизменность: «Хорошо тому живется...», а остальные три объясняли, кому хорошо живется и по какой причине. Худо-бедно сложить ксиву мог практически любой листоранец, а некоторые достигали в этой области подлинного мастерства. К сожалению, герцог Тубарет этим не отличался.
– А давай-ка, государь, выпьем, чтобы волосики лучше росли, – добавил герцог в прозе и проворно набуровил Востромырдину полный кубок давешнего коньяка. Первый секретарь машинально принял кубок и машинально же опорожнил. С последним глотком он забыл и о лысине, и о несолидном панковом гребне. Ему померещилось, что все это происходит на банкете после совещания первых секретарей Сибири и Дальнего Востока на берегу славного моря, священного Байкала. Слева от него сидит товарищ Хренов, справа – товарищ Членов, а товарищ Лопато посреди зала в голом виде изображает танец живота и других органов, и такая великолепная фигура у товарища Лопато, такая грудь, и совершенно никакой Анжелы Титовны рядом!
– Когда ты, Арефьич, бюст успел отрастить? – спрашивал король придворную танцовщицу, а она, не будучи товарищем Лопато, не знала, что и ответить.
Отменными были и мясо болотного варана, и яйца голубой косули, и салат из летучих грибов. То и дело радовались придворные тому, что король пьет, и пилось легко, а потом и запелось неплохо: пели и про Катюшу, и про Марусю – раз-два-три-калина, и про поход на кирибеев, и про амурные похождения Гортопа Седьмого, и про Стеньку с княжной, и про главное, ребята, сердцем не стареть, и про баратинского князя Екандрабабая, а после самой хорошей в Мире песни о том, как враги сожгли родную хату, многие
