комбинезоны и высокие ботинки. Мало того, пьяные негодяи напялили на свои затуманенные головы защитные каски с фонариками и проверили, как работают прикрепленные на рукавах «уоки-токи».
Полковник потряс тоже не больно-то свежей головой.
– Вы чего, на пик Коммунизма собрались?
– Не станете же вы отрицать, что здесь тоже своего рода пик Коммунизма? – спросил Рыло, застегивая последнюю кнопку.
Шмурло обвел взглядом обстановку и в душе согласился.
– Только чтобы это свое... в комнаты не совали! – предупредил он Сережу, поглядел на него и подумал: «Рыло и есть».
Гидролизный демонстративно потянул носом и определил:
– Финский черничный ликер и горилка с перцем.
Посоветовав не забываться, полковник с капитаном вернулись в залу и стали подкрепляться именно этими жидкостями, предоставив слесарей их судьбе. Но ненадолго – передатчик у полковника вскорости заработал, отреагировав на одно из ключевых слов:
– А я настаиваю, уважаемый Александр Ипполитович, что менять следует всю систему!
– Полноте, друг мой, вполне можно ограничиться только вот этим коленом. Воистину, Сергей Теодорович, вы максималист буквально во всем!
Несколько минут слесаря молчали и только лязгали своими диковинными приспособлениями. Потом Рыло поинтересовался у Гидролизного какими-то пролегоменами и долго язвил, придравшись к пустячной оговорке в ответе Александра Ипполитовича. Гидролизный же в долгу не остался и покрыл напарника крепенькой цитаткой из Витгенштейна. Шмурло эта цитатка тоже повергла в глубокое замешательство, так что пришлось выпить еще горилки. Потом разговор слесарей сделался совсем скучным и непонятным, и охранители устоев чуть не закемарили на диванчике.
– Хм, удивительный оптический эффект, Сергей Теодорович! Нет, вы вот отсюда поглядите.
– И в самом деле... Жуткое зрелище – руку словно отсекли... А если вот так попробовать?
– Э, нет, ошибаетесь, так ничего не выйдет. Именно тут, и ни на сантиметр в сторону... О, и плечи проходят! Толкуй теперь о четвертом измерении... Не знаю, как вы, Сергей Теодорович, а я полон решимости идти до конца, каким бы этот конец ни был. Что мы, в сущности, теряем? Мудрый не ищет приключений, но и не отказывается от них...
– Помилуйте, Александр Ипполитович, нельзя же вот так сразу. Я уже не говорю о том, что мы связаны, если хотите, определенными обязательствами...
– Я, право, не узнаю вас, Сергей Теодорович. Только что вы утверждали, что следует сменить систему. Так чего ж вам боле? К тому же воду мы перекрыли, авария практически устранена... Не будем же мы сами шпаклевать и красить, посягая тем самым на несвойственные нам прерогативы?
– Вы совершенно правы, любезный Александр Ипполитович, и я – не без некоторого, сознаюсь, колебания – охотно последую за вами... Но каков феномен! Вы думаете, это сделано сознательно?
– Ну не крысы же начертали эти знаки... Кстати, чертовски похоже на древнеирландское огамическое письмо... Ох, мнится мне, что последний литр был явно лишним, а как вы полагаете, друг мой?
– Где-то да, но оставлять его на потребу Копченому с Манюней было бы, согласитесь, прямым расточительством.
– Да, пожалуй, мы уже вышли из возраста этаких гусарских жестов. И ради бога, не употребляйте этого ужасного актерского «где-то». Где-то, как-то... Вы бы еще сказали «по большому счету». Кстати, не почтить вниманием этот причудливый флакон было бы не меньшим расточительством...
При этих словах полковник с криком: «До дикалона добрались, волки!» – сорвался с дивана и побежал в ванную.
Одеколона точно не было. Зато не было и никаких слесарей. Профессиональные причиндалы их также исчезли, только сиротливо валялся в углу гаечный ключ – семнадцать на четырнадцать. Отковыренные плитки французского кафеля были сложены аккуратным столбиком, все трубы бесстыдно обнажены, мраморная ванна кощунственно осквернена промасленной ветошью.
Полковник вылетел из квартиры, помчался вниз и долго терзал за грудки дежурного милиционера, но тот клялся кавказским здоровьем мамы, что пройти-то слесаря прошли по предварительному звонку, да и кто Рыло с Гидролизным не знает, э? А вот назад они не возвращались, и ни о каком сне на посту не может идти речь, потому что минут пять назад он докладывал на центральный пульт...
Взбешенный Шмурло вернулся в квартиру, поднял Дерябу и Анжелу Титовну, которые только-только прикорнули, и обвинил мнимую вдову в сговоре и пособничестве. Анжела Титовна плакала хмельными слезами и уверяла, что у нее уже два года никого нет, кроме самих полковника и капитана.
– Да чего ты, полкан, суетишься? – снова удивился Степан Деряба. – У меня в Лобиту из-под носа сам Жозе Матанга ушел, и то ничего...
– Ничего, ничего... Ты так в капитанах и помрешь, а у меня представление скоро! Ты знаешь, сколько на этих оглоедах статей висит? Гидролизный к тому же подписант...
– Кто?
– Да ты, ать-два, не поймешь все равно. Обожди, они, может, где в квартире затаились...
Квартира была большая, в ней бы и рота диверсантов запросто могла бы замаскироваться. Шмурло и Деряба бесшумно, на цыпочках, с пистолетами в руках произвели тщательный осмотр квартиры, причем Деряба в каждую комнату врывался с криком и прыжком, покалечил немало мебели и безделушек. Когда Деряба брал одну из кладовок, оттуда полетело облако моли, доведшее Анжелу Титовну до натуральной истерики. Наконец в рабочем кабинете Виктора Панкратовича на Дерябу кто-то кинулся, но это оказался всего лишь полковник Шмурло, и отделался полковник, на свое счастье, единственно добрым синяком во всю физиономию.
