Когда мы освободили в 1944 году Болгарию, многие советские офицеры были до крайности возмущены, встречая в захолустных кофейнях и «бруснaрницах» — парикмахерских — случайно уцелевшие плакатики фашистского цанковского правительства.
«Велика Болгария от Бело море до Черно»,— было напечатано на них...
— Скажи, пожалуйста, размахнулись! — негодовали мои соратники.— От Белого моря до Черного! Всю Россию собирались прибрать к лапам!..
Мне стоило некоторого труда объяснить им, что хотя цанковисты были большими негодяями, в таком неистовстве они все же не были повинны. Они мечтали раздвинуть свои границы только от Кавалы на Ионическом — а по-болгарски на БЕЛОМ — море до берега моря Черного, который им и так принадлежал. Все дело сводилось к захвату сорока- или пятидесятикило-{174}метровой полоски греческой земли. Белых морей на свете не одно, а несколько. Турки называют так — Ак-Дениз — все Средиземное море. Да и наша Балтика заставляет призадуматься. Некоторые ученые выводят ее имя из того же скандинавского корня, что и название проливов Бельт между Данией и Швецией. В этом случае оно значило бы «подобное поясу», вытянутое, как кушак, вдоль северных берегов Средней Европы...
Но, с другой стороны, называют же латыши, народ балтийского племени, наше Белое море Балта Юра... Лингвисты сомневаются: как могли древние балтийцы дать имя морю: они никогда не были мореплавателями!
Но достаточное ли это основание для отрицания? На морском-то берегу они все-таки жили...
Имена-чертежи, имена-этикетки разнообразны до бесконечности. Я уже не говорю, что их изучение требует отличного знания многих языков: даже в границах одного языка существующие топонимы нередко принадлежат другому народу, а значит, и другому языковому корню.
Современный итальянец может не подозревать, что его Милан, город прославленного собора, город театра Ла-Скала, огромных заводов и революционно настроенных рабочих, носит романо-кельтское имя, означающее «Середина равнины» [67]1. Ни он, ни его соседи французы могут не иметь представления, что Милан — тезка маленьких французских местечек Мольен и Мейан: в прошлом и они были римскими «Медиолани» — «серединами равнин».
Чешский город Брно, весьма возможно, назван так же, как и древний Париж — Лютеция, и оба их имени перекликаются с нашим русским названием Грязи — города в Воронежской области; все три названия указывают на качество почвы, а вовсе не на неопрятность жителей или что-либо подобное. В конце концов, что такое «грязь»? «Частицы вещества не на своем месте», — как сказал один английский химик...
Для расшифровки очень многих таких названий, а честно говоря — для всех, необходимы знания ученых-языковедов.
Возьмите слово «Версаль» — прославленное имя знаменитой резиденции французских королей. Даже {175} прекрасное знание сегодняшнего французского языка не подскажет вам, что оно связано с «versant» — старинным словом, означающим «склон, косогор». Лишь отличный знаток географии и истории Франции может проверить, точна ли догадка.
Возьмите название небольшого французского городка Антрэг. Он стоит на территории, омываемой тремя горными потоками. Но чтобы раскрыть, что его имя отражает эту особенность, мало знания французского языка, даже вместе со всей его историей. Только знаток и истории, и исторической географии, и старофранцузского и латинского языков, и их взаимных отношений обнаружит в этом кратком Антрэг латинское словосочетание интэр аквас — «между водами». Из него сначала получилось старороманское «aнтрэ гуэс», а уже из него французское антрэг... Оказывается, имя это по смыслу не так уж далеко от древнегреческого «Месо-потамия» — «Междуречье».
Слово «Глазго» значит не то «зеленый лес», не то «зеленая река», на одном из кельтских наречий Британии. Название столицы Северной Кореи Пхеньян, по-видимому, является близким по смыслу к Милану — «равнина».
Прибыв в город Асбест, вы, конечно, сообразите, что где-то поблизости находятся ломки этого своеобразного минерала. Но так же и маориец Новой Зеландии, услышав имя Ророруа, поймет, что речь идет о месте, где есть рядом «два озера», а абхазец, прочитав на бутылке шампанского название совхоза Абрау-Дюрсо, заметит, что в его окрестностях можно найти и какие-то пропасти, и подземные воды: «Абрау-дюрдсу» по-абхазски: «Провал четырех источников».
Честные и откровенные, имена-чертежи, имена-таблички неплохо выполняют в течение ряда лет, иногда — ряда веков, свое дело: прямо и ясно знакомят нас с тем местом, к которому они привязаны.
Макро и
Мы говорили до сих пор больше всего о морях и горах, городах и странах. Это все — макротопонимы, названия больших географических «предметов». Те же наблюдения можно повторить и на микротопонимике — на именах не степей, а лужаек и полян, не пустынь, а пустырей, не океанов, а еле заметных {176} озерков, прудиков и даже просто болотистых лесных лужиц... Не думайте, что они безымянны. Имена у них обычно есть, только известны они небольшому кругу местных жителей, односельчан, обитателей одной горной долины, одного маленького островка на озере...
Да и в любом большом городе мы сталкиваемся ежесекундно с микротопонимикой: это — названия улиц и переулков, скверов и маленьких площадей, подгородних селеньиц и их частей... Не так-то просто, правда, иной раз решить: «мкро» перед тобой или «мaкро» — очень маленькая река или весьма полноводный ручей, низкая гора или высокий холм. На Кавказе гора Охyн у самого Сочи считается пустячным пригорком с ее 633 метрами высоты, а датчане единственную возвышенность своей страны, вершина которой возносится на целых 170 метров, пышно именуют Гиммельсбьергхет — «Поднебесная гора».
Я ленинградец и буду говорить о микротопонимах моего родного города; не обо всех, а только о топонимах-этикетках, прямо указывающих на то, что ими обозначено.
Во многих классических романах упоминается городской петербургский район Пески — обиталище мелких чиновников и старушек на пенсии. Спросите у производителей строительных работ где-нибудь у Греческого или Суворовского проспектов: и верно, тут под почвой — чистый песок. Дюны древнего моря, как и на Песочной улице в Удельной.
В наших северных местах рядом с песком всегда болото.
Болотная улица лежала рядом с Песками (теперь у нее иное имя). Там, где теперь тянется Боровая улица, был некогда сосновый лес. По оставшимся от него пням это место долго звали Большими Пеньками: видно, лес был не плох...
Невский проспект тоже назван честно, но не совсем. Не потому, что он начинается от Невы-реки, а потому, что вел некогда к Александро-Невской лавре, монастырю, где помещалась «рака» — гробница этого князя, победителя шведов в Невской битве. В конце концов, имя улицы связано-таки с Невой.
Но возможны и грубые ошибки. Моховые улицы есть и в Москве и в Ленинграде. Однако разница су- {177}щественна: на месте московской Моховой был во время oно рыночек, где торговали мохом для конопачения деревянных срубов столицы. А ленинградская Моховая ничего общего с мохом не имеет. Вы уже знаете: ее имя соответствует московскому Хамовники: это — искаженное Хамовая, Ткацкая улица.
Есть названия, первоначальный смысл которых теперь уже никак не соответствует тому, что вы видите, придя на это место. Загородный проспект! Почему — Загородный, если он лежит в самом центре города? Да, но каких-нибудь полтораста-двести лет назад городская граница пролегала по реке Фонтанке, и Загородная дорога лежала уже в окружавших Петербург лесах.
Есть в нашем городе улицы Расстанная и Заставская. Хочется думать, что последняя лежит у городской «заставы», на самой границе его внешних кварталов; что у этой «Расстанной» улицы остающиеся расстаются с отъезжающими по-прежнему, на рубеже столицы, у «стен города». Но и от той и от другой сегодня до городской черты — добрый десяток километров, если не больше; так вырос Ленинград.
Нет, не стоит менять такие имена; напротив того, на углах таких улиц когда-нибудь будут вывешивать мраморные доски, на которых каждый сможет прочесть историю возникновения и жизни их названий. Иногда поучительную, иногда драматическую, иной раз и просто веселую, курьезную...
Была некогда в пригороде Петербурга — Лесном — улица с сентиментальным именем: «Улица Карла и
