В Виннице из чарок пьют вино,
Таракан ползет Тмутараканью,
В Темрюке — тем более темно.
И хотя в Изюме сладко спится
Под изюмом, зреющим в ночи,
Птица-скопа кружится в Скопице,
В Калаче пекутся калачи.
В этот час — я это твердо знаю! —
В Котласе льют воду из котла,
Шелестят кусты по Кустанаю,
А в Смоленске варится смола...
Ну что ж? На первый взгляд — все вполне логично. Каждое название сближено с очень на него похожим русским словом; может быть, они и впрямь происходят именно от этих слов. Было бы великолепно...
Попробуем, однако, подойти с позиций топонимики хотя бы к части этих восемнадцати географических имен (некоторые этимологии могут быть или вообще неизвестны, или не известны мне лично). Что получится?
О слове «Киев» судили по-разному. Теперь все же принято считать, что имя это связано с личным именем или прозвищем одного из первых его насельников, может быть, даже именно старшего из трех родоначальников — Кия, Щека и Хорива. Имя-прозвище Кий, возможно, означало «посох», «боевой молот», «шелепуга» или «палица»... Значит, «кия» и впрямь могут «стучать в Киеве»?
Увы! Автор имеет в виду современный бильярдный кий, а это слово, относящееся к заимствованной с Запада игре, тоже западного, французского происхожде-{294}ния: «кий» по-французски «queu» («кё»), то есть «хвост». К имени Киев эти кии отношения не имеют.
Сложноват вопрос и с Орлом. Очень трудно сказать, связано ли имя города с «царь-птицей». Есть много русских топонимов и гидронимов, которые звучат похоже — Орель, Орелка, — а связаны с совершенно иными корнями (см. стр. 147): первое сопоставляют с тюркским «airly» — «развилка реки» или «airy» — «угловатый», «изогнутый». Второе во многих местностях России значит «возвышенность среди поемного луга», «цепь невысоких холмов в пойме реки»... Может быть, незачем орлам «вершить полет» над этим городом?
Нельзя поручиться и за связь Лебедяни с лебедями... Вот поселок Лебяжье на берегу Финского залива в этом смысле не вызывает сомнений: это прилагательное прямо значит: «принадлежащее лебедям». Есть Лебяжье на Алтае, есть под Харьковом, в Челябинской области... А Лебедянь... Кто знает, не с травой ли лебедой связано это имя?
Житомир — «жито мирное»... Специалисты-этимологи утверждают, что в древности название этого города звучало Житомель или Житомль и означало (как Ярославль — принадлежащий Ярославу) Житомов город. А Житом было сокращением личного человеческого имени Житомер — «тот, кто мерит хлеб, жито», то есть состоятельный человек, богач... «Жито» осталось, а вот «мир» исчез.
Название речки Ворона, правда, того же корня, что и слово «ворона» — птица, но неясно, так ли уж просто связаны они. Слыша песню «ворон конь мой притомился», вы же не думаете, что речь идет о лошади-птице; поэт просто называет коня вороным, черным. А имя города Воронеж напоминает нам другое название: Радонеж (от Радонега); может быть, и Воронеж от Воронега; есть же речка Воронега, правда, далеко, в бассейне Ладоги... Возможны и другие догадки.
Ни Тмутаракань, ни Темрюк не имеют ничего общего с «тьмою» — «темнотою»: это слова по происхождению не русские. Смысл древнего имени Таматарха, из которого наши предки сделали Тмутаракань, доныне полностью не разгадан, но никакой {295} «тьмы тараканов» там разглядеть нельзя. Нерусской является и основа названия Темрюк, от имени Темрюка Идарова, его основателя [93]1.
Вы можете подумать: «Ну, уж Изюм-то — ясно?» Ничего подобного. Это Изюм связано не с тюркским «юзюм» — виноград, а с тоже тюркским «узень» — река, речка (в Крыму были две речки: Малый Узень и Большой Узень). Вероятно, город был назван по реке Донцу, на которой он стоит. Это бывает: в Югославии есть же город Риека (Река) на реке Речине...
Имя Калач, вероятнее всего, обязано своим рождением крутому, почти кольцеобразному изгибу речного русла; В. Даль свидетельствует, что «колач» может значить и «круглый проток, впадающий опять в ту же реку», а Калач, по-видимому, и правда зародился на островке, образованном одной из «стариц» Дона и Калачовским ручьем... Рассказ о девушке, угощавшей когда-то калачами собственной выпечки проходившее мимо казачье войско — одна из тех «лыгенд», о которых я уже говорил... Есть ведь у нас и другие Калачи, например в Воронежской области, неужели и там нашлись такие же гостеприимные пекарши?
Нет, нет, друзья! Как ни грустно, но ни Котлас не связан с «котел», ни Кустанай с «кусты»: в обоих случаях в основе лежат совсем не русские, в одном случае — финское, в другом, вероятно,— тюркское, слова.
Да, но Смоленск-то уж наверное происходит прямо от «смолы»?! Вот именно, что никак не прямо, а в лучшем случае лишь очень косвенно. Уже суффикс «-ск» намекает на то, что город, вероятно, был назван по реке, на которой он стоит. Так и есть: у Смоленска змеится речонка, гордо носящая имя Смольня, крестная мать крупного и славного города...
Но ведь Смоленск же стоит на Днепре, недоумеваете вы... При чем тут ничтожная Смольня? На Днепре стоит и стояло много городов. Киев стоял на Днепре! С чего бы взбрело в голову нашим предкам именно Смоленск и называть Днепровским городом. А вот возле Смольни стоял он один. Смольня {296} оказалась лучшим отличительным признаком, чем огромный Днепр...
Ну вот! Бронислав Кежун подбирал такие названия, будто бы совсем легко объяснимые, намереваясь слегка уколоть своего собрата-поэта, указать на его чисто поэтические огрехи. Я же воспользовался его занятной пародией, чтобы еще раз напомнить вам, какая замысловатая штука топонимическая этимология, с какой осторожностью надо приступать к разысканиям в этой области, как надо держать ухо востро, чтобы не попасть на зубок — что там к поэту-пародисту, это пустяк! — к какому-нибудь строгому и дотошному специалисту по географической ономастике. Это будет куда потяжелей!
А теперь, перед тем как расстаться, я прошу вас: раскройте мою книгу на ее первой странице, прочтите еще раз помещенную там в виде эпиграфа маленькую сценку французского писателя Марселя Пруста и прямо от нее перейдите к таким вот строкам писателя русского, советского, Владимира Солоухина.
В. Солоухин, владимирец родом, собравшись в пешее путешествие по местам, где протекло когда-то его деревенское милое детство, добыл подробную карту Владимирской области. Он раскрыл ее и обнаружил чудо: карта заговорила!
«С этой картой, — с восхищением рассказывает он сам, — можно было беседовать ночи напролет.
— Какие звери водились раньше на Владимирской земле, — спрашивал я у карты. И она отвечала:
— Водились тут туры. Вот, читай: Турино село, Турина деревня, Туров, Турыгино. Были и соболя. Разве не видишь названия деревень: Соболь, Соболево, Соболи, Собольцово, Соболята [94]1. А вот Лосево, Лосье, Боброво, Гусь...
— Кто же раньше жил на Владимирской земле?
— Жили здесь разные племена финского корня: мурома, и меря, и весь. Да, они исчезли, но не без следа: до сих пор живут их названия рек, городов, озер и урочищ: Муром, Суздаль, Нерль, Пешка... Сув- {297}рошь, Санхар, Кшара... Но вот появились славяне. Они рубили свои избы неподалеку от финских селищ и начинали мирно пахать поле... И вот наряду с какой-нибудь Кидекшей появляются села Красное, Добринское, Порецкое... По названию можно узнать, откуда шли славяне: вон Либедь, вон Галич, вон Вышгород — все это киевские словечки...» [95]2
Какой милый отрывок из отличной книги тонкого и умного писателя, глубоко любящего Родину
