Моряки падали в пыльную траву, прятались в ямах за стволами дубков. Еще перебегали, ища укрытия, люди, а на дороге уже появились фашисты. Впереди катился разведывательный броневик. Танки сползали с шоссе, на ходу перестраивались, образуя клин. Головные машины открыли огонь.
Горбушин лежал за мшистым камнем. От напряжения занемели пальцы, стиснувшие гранату, но Матвей боялся разжать их, боялся, что не выдержит, вскочит.
Он вздрогнул, когда рядом заиграл на баяне Костя. Играл громко, и все те же «Амурские волны».
– Заткнись! – заорал кто-то.
Костя приглушил баян, приподнялся, спросил презрительно:
– Эй, на палубе, кого слабит?
– Давай! – крикнул мичман Морозов. – «Варяга» давай!
– «Варяга» поберегу ближе к смерти, – сказал Костя и снова рванул вальс.
Возле дороги защелкали бронебойки. Мимо Горбушина прополз Морозов со связкой фанат. Матвей высунулся из-за камня и сразу упал: танк лез прямо на него.
Стиснув зубы, Горбушин привстал, бросил фанату в блестящую гусеницу. Столько силы вложил он в этот бросок, что фаната перелетела через танк. Тяжелое чудище прогромыхало рядом, Матвей откатился к валявшемуся баяну. Хотел кинуть вторую фанату, но за танком бежал Костя. Когда машина замедлила ход, разворачиваясь к дороге, матрос метнул в жалюзи бутылку. Танк помчался быстрей, то ли убегая, то ли пытаясь сбить охватившее корму пламя.
Немецкие пехотинцы, высадившиеся из грузовиков, не пошли в атаку, начали окапываться вдалеке.
Появилась, наконец, наша авиация. Прилетели с юга четыре трескучих фанерных У-2. Низко прошли они над вражеской пехотой, над колонной грузовиков. Простым глазом видно было, как высовывается из второй кабины штурман, руками бросает мелкие бомбы.
– Товарищ старший лейтенант! – позвали Горбушина матросы. – Мичман погиб!
Морозов лежал метрах в десяти перед камнем, лежал ничком, вытянув вперед руки с гранатами, которые так и не успел бросить.
Рядом сидел худенький Костя и плакал, бескозыркой вытирая слезы.
По узким ущельям, по берегам быстрых речушек шли моряки на юг, догоняя откатившийся фронт. Горное эхо далеко разносило гремевшую впереди канонаду. Бой клокотал где-то на перевалах, на пути к Туапсе. Казаки вели моряков обходными тропами, через вековые девственные леса. Матвей и не подозревал раньше, что по соседству с обжитым курортным побережьем есть такие глухие дебри. Затеняли землю старые дубы и буки, выше их крон пробились островерхие сосны. Густой подлесок был непролазно опутан плющом. Под зеленым пологом стойко держался запах прелой листвы и гниющих деревьев. Было сумрачно и прохладно.
В долинах, в дубняке, встречались стада жирных, отъевшихся за лето кабанов. Их мясо было для моряков главной пищей. Казаки умудрились подстрелить даже молодого медведя.
Двигались медленно, растянувшись на узкой, заросшей папоротником тропе. Каждые полчаса менялись пары у носилок с ранеными. Подъем выматывал людей. Горбушин тащил на спине тяжелый футляр с баяном. Сам Костя с трудом плелся в конце колонны. У этого худенького старшины с безжизненным, будто из воска вылепленным лицом еще зимой было пробито легкое и сломаны шесть ребер. Его хотели демобилизовать. Только благодаря мичману Морозову баяниста оставили в батальоне.
Краснофлотцы пытались отобрать у него винтовку и противогаз, предлагали помощь, но Костя отвечал, иронически усмехаясь:
– Мальчики, не волнуйтесь, я еще жив. Горный воздух делает чудеса…
На пятые сутки батальон добрался, наконец, до своих. Казачий дозор, встреченный на тропе, вывел моряков к проселочной дороге. Тут, на поляне около лесного кордона, расположился эскадрон кубанцев, охранявший фланг стрелковых частей, дравшихся на перевале.
Многие казаки ушли из своих станиц с семьями, как в старину, увели с собой жен и детей, угнали скот. На поляне стояли десятки арб, на окраине леса паслись лошади и коровы. Женщины суетились возле костров, бегали дети, несколько стариков в фуражках с выцветшими околышами невозмутимо грелись на солнце.
Командир эскадрона, плотный, грузноватый мужчина лет сорока, с вислыми прокуренными усами на коричневом лице, пригласил капитан-лейтенанта и ротных командиров в сторожку.
– О людях не беспокойтесь. Помоем, накормим и спать уложим, – заверил он. – Фельдшер пошел к вашим раненым. Тяжелых сразу отправим в госпиталь. У нас тут порядок.
Две пожилые женщины быстро и бесшумно собирали на стол. Подросток раздувал под окнами самовар. В комнате пахло медом.
– Наслышаны о вас, – сказал командир эскадрона, поднимая наполненную до краев алюминиевую кружку. – Позвольте предложить за ваши громкие дела, за ваше здоровье!
– От кого же вы про нас слышали? – спросил Матвей. – Полковник, что ли, здесь был?
– И от своих слышал, и от немцев. Пленные про черных комиссаров рассказывали, – командир эскадрона крякнул, вытер усы, умелым движением разорвал пополам жареную курицу. – Пленные брешут, что у вас весь батальон из одних политруков создан.
– Ну, ерунда чистейшей воды, – засмеялся капитан-лейтенант.
– Я и сам думал, что ерунда, – сказал командир эскадрона. – Только почему у матросов звезды-то комиссарские на рукавах?
– Не комиссарские, форма такая. До войны так ходили.
– А я вот тоже не знал, – объяснил эскадронный. – На море-то и не ездил, вот и подумал: может, правда, какая-нибудь отборная часть.
