Уехал Альфред ранним утром на грузовике, доставляющем боеприпасы. Трясся в кабине рядом с неразговорчивым шофером, улыбался, нащупывая в кармане отпускное удостоверение.
Город удивил его тишиной. Он шел по улице, и звуки его шагов были единственными звуками окрест. Изредка встречались люди, казавшиеся в утренней полутьме бестелесными призраками. Легкие, будто высохшие, они ступали медленно и бесшумно, не делали резких движений, словно боялись потерять равновесие и упасть.
Разрушений оказалось меньше, чем он ожидал. Попалось ему несколько разбитых домов, но после того, что он видел в Пулкове, это не удивило его. Непривычным было другое. Во многих окнах не осталось стекол, они зияли пустыми провалами, либо наглухо были забиты фанерой, заткнуты матрацами.
На углу улицы Марата Альфред увидел женщину, Она лежала на ступенях парадного крыльца, одетая в зимнее, совсем новое пальто. Фетровые боты выглядели слишком большими на ее тонких иссохших ногах в черных чулках. Лицо было закрыто платком. Альфред подумал, что даме плохо, хотел приподнять ее, но из двери вышла, опираясь на палку, дворничиха, сказала строго:
– Не надо, гражданин. Без вас уберем.
Альфред вздрогнул, поняв в чем дело.
Медленно поднимался он по захламленной лестнице своего дома. Под сапогами скрипела осыпавшаяся штукатурка. Перила на втором пролете были сломаны. Звонок у двери не работал. Пришлось долго стучать, прежде чем ему открыли.
Он не узнал Сазоновну. Из дородной степенной женщины она превратилась в тощую, длинную старуху. У нее вывалилось несколько передних зубов, говорила она непривычно шамкая. Глаза тусклые, подернутые какой-то белесой пленкой. Она будто и не рада была возвращению Альфреда, вела себя странно, заискивающе.
Трое женщин, оставшихся в квартире, жили теперь в одной комнате, отапливая ее «буржуйкой». В коридоре и на кухне держался промозглый холод.
Женщины вскипятили воду. Альфред достал сахар. Все вместе выпили чаю. Сахар делила Сазоновна. Она выдала всем по одному кусочку, а остальные заперла в сундучок. Но и то, что получили женщины, они не съели. Они израсходовали только по половине кусочка.
В комнату, где раньше жил Альфред, Сазоновна его не пустила. Сказала, что там беспорядок и она сама принесет все, что ему нужно. Это тоже показалось Альфреду странным, но ссориться он не хотел. Ему ничего не стоило уважить каприз хозяйки.
Сазоновна собрала ему чистое белье. Ближайшая баня работала возле Смольного. Альфред дождался трамвая, но проехал всего семь остановок; потом начался артиллерийский обстрел и вагоновожатый заявил, что дальше трамвай не пойдет. Пришлось долго стоять в подворотне, слушая грохот разрывов. Здесь, в городе, обстрел казался страшнее, хотя было совершенно понятно, что вероятность попадания значительно меньше. Просто тут обстановка располагала к обычной жизни, в то время как на передовой смерть считалась явлением закономерным.
Альфред утомился, пока добрался до бани. Народу в ней было мало. Он быстро разделся в холодной комнате. Вошел в мыльную и отпрянул назад, увидев женщину с длинными распущенными волосами. Сначала подумал, что попал не в ту дверь, но, приглядевшись, сообразил, что в бане работает только одно отделение и моются в нем все вместе. На Альфреда никто не обратил внимания. Прикрывшись тазиком, он прошел в дальний угол.
Впрочем, скоро он понял, что здесь не было мужчин и женщин, здесь были бесполые истощенные люди – скелеты, обтянутые сухой кожей. Они настолько слабы, что еле поднимали тазики, лишь наполовину налитые теплой водой.
Альфред только по скульптурам да рисункам представлял себе женское тело, казавшееся ему верхом совершенства, синтезом всего прекрасного, что смогла произвести природа. Глядя на скульптуру обнаженной женщины, раньше он испытывал непонятное волнение. Но сейчас он не ощущал в себе ничего похожего, ему было жалко, прямо-таки до слез жалко этих несчастных. Нельзя было даже понять, кто тут молодая, а кто старая. У всех тонкие, болтающиеся, как плети, руки, высохшие, лишенные бедер, ноги, ввалившиеся животы. Там, где должны быть груди – или совсем ровное место, или пустые морщинистые мешочки кожи.
Ему было стыдно среди них, но совсем по другой причине. Он, сравнительно сильный еще мужчина, которому эти люди отдали часть своей, и без того мизерной доли хлеба, сидел здесь, вместо того чтобы находиться в окопах и стрелять в немцев. Он, видите ли, устал, ему опротивела грязь, ему надоело спать скрючившись…
Альфред постарался скорее закончить мытье. Вышел из бани с ощущением легкости во всем теле и с неприятным осадком на душе. Успокаивал себя тем, что не совершил ничего плохого, что отдых его – заслуженный.
Сразу из бани решил зайти в институт. Шагал по улицам, не обращая внимания на разрушенные здания, на встречных прохожих. В нем происходила сложная внутренняя работа. Казалось, вот-вот он поймет нечто такое, что объяснит ему все. Он уже угадывал, он чувствовал, что она совсем близко, какая-то огромная и в то же время очень простая, основополагающая идея, усвоив которую он раз и навсегда обретет под ногами твердую почву…
Здание научно-исследовательского института наполовину разбито бомбой, два верхних этажа начисто выгорели. Некого было спросить, куда переехало учреждение, Альфред подумал, что бумаги его погибли во время пожара, но сама мысль об этом не огорчила его. Сейчас эти бумаги не представляли ценности. В них одна голая теория, которая не помогла бы накормить голодных и выгнать немцев. К теории можно вернуться после войны, если будет желание.
Домой он пришел во второй половине дня. На этот раз в квартире никого, кроме Сазоновны, не оказалось. Хозяйка взяла у него сверток с бельем и пообещала сегодня же выстирать. Альфред сказал, что ему необходимо разобрать в своей комнате вещи, взять несколько фотографий.
– Не надо бы, – ответила Сазоновна, не глядя на него. – Я бы лучше сюда вынесла.
– Прямо даже странно, – пожал плечами Альфред. – Не впускаете меня, будто ядовитых змей развели.
– Ничего такого нету… Не мы одни, многие так, – бормотала хозяйка. – Ты только не пугайся.
