деревянных домиков под высокими соснами на берегу скованной льдом речушки. Полковник Порошин привез сюда Игоря и с рук на руки сдал его комиссару.
– Принимай манну с неба! Жаловался, что бойцы скучают, а тут тебе сразу и кино, и библиотечка, успевай только план выполнять.
Комиссар действительно был обрадован донельзя. Газеты поступали с перебоями, фильмов красноармейцы не видели больше месяца, на всю бригаду насчитывалось десятка два обтрепанных книг. Игорю и Гиви не пришлось даже отдохнуть с дороги. Комиссар сам повел их на склад за зимним обмундированием, пересмотрел все книжки. Составили расписание работы библиотеки, график демонстрации фильмов по батальонам.
В этот вечер решили показать картину лыжникам. Народу в барак набилось видимо-невидимо. Красноармейцы заполнили все нары, сидели на полу, стояли в проходах. В первом ряду – табуретки для командиров. Пришли работники штаба, комиссар и сам полковник Порошин.
На стену повесили белое полотнище. Притащили аппарат и коробки с лентами. Игорь подмигнул Гиви: не подкачай! Польщенный всеобщим вниманием, Гиви неторопливо заправил ленту, махнул рукой, чтобы погасили свет. На экране возникли первые кадры. Девушка в легком весеннем платье стояла на остановке автобуса, нетерпеливо поглядывая на часы. Ее друг опаздывал. Он что есть силы мчался на велосипеде, но вот на перекрестке его задержал милиционер. И хотя фильм был старый и все знали, что молодой человек в конце концов успеет на свидание, в бараке прошелестел недовольный ропот. Уж очень близко к сердцу принимали бойцы эти события недавнего и такого дорогого теперь прошлого!
Гиви превзошел сам себя. Старая лента ни разу не оборвалась. Части он менял молниеносно, не зажигая света. А когда кончилась картина, никто не встал. Все сидели и ждали.
– Киношники, еще раз покажите, – негромко попросил кто-то.
Комиссар, нагнувшись, перешептывался с Порошиным. Тот, соглашаясь, кивал головой. Потом спросил весело:
– Товарищи, а на подъеме кто вставать будет?
– Мы! – охотно и дружно ответили бойцы.
– Чтобы мне носом на занятиях не клевать!
– Не будем!
– Булгаков, что еще там есть у тебя?
– Трофейная кинохроника. Завтра показать хотели.
– Давай сейчас.
Это был небольшой фильм, на две трети составленный из захваченных у немцев кадров, с пояснениями нашего диктора. Впрочем, пояснений не требовалось, кадры были подобраны так, что говорили сами за себя Игорь знал, что картина производит большое впечатление, особенно на тех, кто не бывал на фронте.
Появились на экране горящие дома, немецкие солдаты, идущие цепью, прижав к животам автоматы. Какой-то генерал с аскетическим лицом, с тонкими губами, наблюдал с холма за переправой своих войск через Днепр.
Самое страшное было под конец. Приземистые черные танки с крестами на броне быстро шли по проселочной дороге. Впереди – обоз беженцев. Танки врезаются в него, ломают повозки. В обе стороны от дороги бегут люди. Танкисты машут вслед им руками. Веселые потные лица, белозубые улыбки, сдвинутые на затылки береты…
Еще кадр. Луг с высокой травой. Много цветов. Танк гонится за людьми. Босая женщина бежит, запрокинув голову. Высоко подпрыгивает. Развеваются ее волосы. Падает в изнеможении, снова вскакивает
Потом – мастерски снятая сцена? танк неумолимо настигает женщину, будто подтягивает ее к себе гусеницами. Она оборачивается, выставляет, защищаясь, тонкие руки. Танк сбивает ее с ног, обрушивается на нее. Крупным планом – гусеница, с налипшими на траках клочьями платья.
– А-а-а! – сдавленно закричал кто-то в первом ряду.
– Булгаков, останови! – скомандовал Порошин.
Аппарат перестал трещать. Загорелся свет. Возле экрана стоял старший лейтенант с белым, как у мертвеца, лицом. У него дергалась щека, рассеченная шрамом от виска до подбородка. Он задыхался. Рванул рукой ворот гимнастерки – с треском отлетели пуговицы.
– Товарищи! Ребята! – он говорил хриплым шепотом, но в бараке было настолько тихо, что его слышали даже в дальнем конце. – Ребята! Жену мою тоже вот так…
Он не докончил, нагнул голову и быстро пошел к двери. Красноармейцы расступились, образуя коридор.
– Кто это? Кто, не знаешь? – толкнул Игорь стоявшего рядом сержанта.
– Бесстужев, командир лыжного батальона, – ответил сержант.
Гудериан получил приказ фюрера развивать наступление в общем направлении на город Горький, обходя Москву с юго-востока. Не будь это глупостью, вызванной плохим знанием обстановки, приказ можно было бы расценивать как издевку. С одинаковым успехом Гудериан мог бы сейчас развивать наступление, скажем, на Иркутск. Его войска до сих пор не могли еще выйти к Оке и взять Каширу. И думал Гейнц не о Горьком, который находился в шестистах километрах, а о деревне, название которой он даже не мог запомнить. Через эту деревню пролегала дорога к Оке, та самая дорога, по которой продвигалась вперед ударная группа, состоявшая из пехотной дивизии и сотни танков. Больше Гудериан ничего не мог выделить. Все его поредевшие силы были заняты тем, что сдерживали давление русских на растянутых флангах и безуспешно осаждали Тулу.
Казалось, что в ходе войны наступил такой момент, когда обе стороны окончательно выдохлись, израсходовав все резервы. Сражение за Москву выиграет тот, кто окажется более энергичным, более настойчивым в достижении цели. После всех неисчислимых жертв, которые понесли и русские и немцы, судьбу советской столицы мог решить последний брошенный в бой батальон. Нужна была та последняя
