солнце. Ярко блестели снежинки. Карасев стоял в башне, иногда нырял внутрь, давая команду водителю. Иван Булгаков, греясь возле не остывшей еще печки, озоровал, пытаясь дотянуться и стегануть по броне ременным кнутом. Покрикивал весело:
– Но, милаха! Шевели копытами, не ленись! Ишь, развоняла! – отворачивался он, когда вылетали из выхлопной трубы синие кольца отработанных газов.
Он уже забыл о ссоре с Лешкой. Радовал его солнечный веселый денек, прихватывающий щеки морозец. А самое главное – ехал Иван не на восток, а на запад. Не он бежал от немцев, а немцы где-то впереди отступали перед нашими. Знал Иван, что далеко, ой как далеко надо будет ехать, ползти, идти, пока доберешься до германской земли. Однако лиха беда – начало!
Танк прибавил скорость. Сверкающие ленты гусениц взметывали снег. Заклубилась сухая серебристая пыль, запорошила Булгакова. Машина громыхала, кухня подпрыгивала, кренилась то на один, то на другой бок. Иван держался обеими руками, чтобы не свалиться с приступки.
Лешка Карасев, высунувшись из башни, скалил зубы и кричал что-то, неслышимое за гулом и лязгом.
Проехали без остановки село, вероятно только сегодня отбитое у немцев. Горели дома, снег вокруг пожарищ оттаял до самой земли. Жители и красноармейцы носили ведрами воду.
За селом стали попадаться на дороге брошенные грузовики, зеленые крытые повозки, а потом мотоциклы. Или горючее у немцев кончилось, или перехватили их кавалеристы, но мотоциклов было оставлено тут много, штук сто. И все целые. Возле них уже копошились наши бойцы. Иван одобрительно подумал: ребята не ошибутся – поедут на фашистских колесах догонять фрицев.
Колонна перевалила через один пригорок, через другой и прибыла наконец к месту боя. Впереди тянулся длинный пологий спуск. Дорога убегала влево, а с правой стороны виднелась на возвышенности деревня. На нее наступали спешенные кавалеристы. Они медленно продвигались по снегу двумя изломанными цепями. Ветер доносил оттуда слабый треск выстрелов, заглушаемый пальбой короткоствольных гаубиц, стоявших у поворота дороги.
В овраге скрывались коноводы с сотнями лошадей. Тут сгружали квадратные тюки прессованного сена. Голодные лошади трудились возле саней. Иван с опаской посмотрел в небо, сияющее чистейшей голубизной. «Прилетит, не дай бог, тройка «мессеров» и нарубит здесь конского мяса…»
Но самолетов не было. Иван подумал, что последнее время вообще легче стало дышать. Он уж как-то даже привык к тому, что несколько дней танкистов не бомбили. Стоило появиться в воздухе немцам, как на них сразу же накидывались наши истребители.
Колонна остановилась. Кавалерийский начальник, маленький, с калмыцкими скулами подполковник, расстелил на снегу бурку, лег на нее рядом с командиром танкового батальона. Придерживая шевелящуюся на ветру карту, меряли что-то циркулем. Потом комбат подошел к машине Карасева. Лешка вытянулся около танка, слушая приказ.
– Смотри, – ткнул в карту капитан. – Тут дорога. Пехота по ней должна была выйти, но отстала. Нет пехоты. Подполковник за фланг опасается. Фланг голый. Поезжай вот сюда. Вон за тем бугром перекресток. Стой там, как штык, чтобы ни одна мышь не проскочила.
– Будет сделано, – сказал Карасев.
Танки поворачивали и уходили вправо, к деревне. Там, судя по стрельбе, бой завязался серьезный. Лешка укоризненно посмотрел на Ивана.
– Это из-за твоего потребсоюза мне такую персональную задачу поставили. Кухню комбат пожалел… Ребята в дело пошли, а мы теперь будем загорать под жарким солнцем на том перекрестке.
– Ну и что? Кому-то все равно надо стоять там. А я к вечеру гороховое пюре сварганю.
– Ел бы ты сам это пюре, а мне с тобой одно расстройство. Нет, Иван, как ты хочешь, не буду я больше с тобой валандаться.
– Подумаешь, цаца! Не валандайся. Завтра к другому прицеплюсь. Каждый за милую душу возьмет. Только уж потом насчет кипяточку ко мне не бегай. Своим паром грейся!
Лешка вздохнул и полез в танк.
Поехали дальше. Дорога уводила влево. Перевалили через бугор. Впереди открылось поле с редкими кустиками, а за ним – снова холмы. Стрельба слышалась все глуше и глуше. Дорога теперь тянулась ненаезженная, едва приметная. Танк шел осторожно, иногда пробуксовывая на снегу. Кухню качало на невидимых ухабах.
Перекресток им не попался, хотя отъехали они уже километра четыре, а то и все пять. Лешка на ходу спрыгнул с машины, вскочил на приступку кухни к Ивану.
– Не заметил развилки-то?
– Не было, – уверенно ответил Булгаков. – Все время под колеса смотрю.
– Вот черт! В карте, что ли, напутано?
– Э, мил человек, когда ее рисовали, карту твою? Небось летом да в мирный год. А тут гляди как позамело все… Оно, конечно, может раньше и был тут зимник, мужики, к примеру, в район на базар ездили. А по нынешним временам, какая езда? Кто жив, дома сидит.
– Чего лее нам делать теперь?
– А вон взберемся на тот холмик и встанем. Видно оттуда, и кустики там растут. Я дров насеку.
– К чертям собачьим твои дрова. Боевой приказ выполнять надо. Поедем, пока не будет развилки, и точка. Наблюдай по обе стороны, – распорядился Карасев.
Только через полчаса увидели они наконец перекресток. Тот ли, на котором должны были стоять, или другой – неизвестно. Уж больно далеко уехали они от своих. Винтовочной стрельбы совсем не было слышно, артиллерия рокотала глухо, и не поймешь, с какой стороны. Дорога, пересекавшая ту, по которой шел танк, была утоптана ногами, пестрела свежими рубцами автомобильных колес.
– Ну, заскочили в глотку к немцу, – хмурился Лешка, разглядывая незнакомые отпечатки покрышек.
