Сашка толкнул его в бок.
– Где это?
– Самая граница. За Бугом – немцы.
Колонна растянулась, сержанты покрикивали, подгоняли людей. Уже совсем рассвело, и на улицах появились прохожие.
– Ты гляди, гляди, Витька, – вертел головой Фокин. – У нас на весь район один директор сушзавода шляпу носит, а тут все мужики в шляпах. Где рабочий, где начальство – не разберешь.
– Ну, мода такая.
– Странная мода-то.
Миновав полосатый шлагбаум, колонна вышла на берег неширокой речки. Оправа высились насыпанные холмы земляных укреплений. Впереди показалось длинное здание из красного кирпича. Это стояло на самом берегу и все целиком, сверху донизу, отражалось в тихой, сонной воде.
– Стой! – раздалась команда. – Можно сидеть, курить. С мест не сходить!
– А как насчет малой нужды? – сунулся вперед Лешка Карасев.
– Чего? – не разобрал сержант.
– До ветру бы…
– Ждать!
– Вот она, солдатская служба, – крякнул Лешка. – Начинаются дни золотые…
– А ты в карман, – посоветовал кто-то.
Кругом засмеялись.
Перевоплощение новобранцев началось в предбаннике, где орудовали машинками и ножницами десятка два красноармейцев-парикмахеров в белых халатах поверх гимнастерок. Они молниеносно, деловито стригли под «ноль» притихших парней. В одну минуту ловкач-парикмахер равнодушно снял роскошный рыжий чуб Карасева. Лешка сразу как-то потускнел, насупился, молча побрел в раздевалку.
В бане – густое, сизое облако пара. Ноги скользят по деревянному решетчатому настилу. Гомон голосов, крики, стук жестяных тазиков. Кому-то мыло попало в глаза, он топчется возле крана, плещет в лицо ледяной водой, от холодных брызг с руганью шарахаются ребята.
Сержант в раздевалке следил, чтобы мыться шли нагишом, ничего не брали с собой. Но Карасев умудрился пронести кисет. Вокруг сгрудились парни, курили. Лешка рассказывал:
– После бани укол делают. Болеть будет. Лучше высосать сразу…
– В спину ведь, как высосешь?
– А друг другу. Ты мне – я тебе.
– Саша, ты знаешь, из чего прививка от сыпного тифа делается? – громко сказал Дьяконский.
– Не слышал.
– Разводят особых вшей, белокурых таких. И название у них поэтическое – «нимфы». Этих самых «нимф» заражают тифом. Потом специально обрабатывают, высушивают, кажется, толкут и делают настойку, которую людям вспрыскивают.
Ребята повернулись от Лешки к Виктору, молча слушали его. Дьяконского уважали за ученость.
– Тьфу, а ведь мы сосватались было.
– Ты наговоришь, рыжий.
– Ну, не сосать, выдавить можно, – не сдавался Карасев.
– И выдавливать ни к чему. Поболит день, зато тиф не схватишь.
– Это кто как желает, – примирительно сказал Лешка, чувствуя, что Дьяконский убедил ребят. Поколебавшись, впервые за все время прямо обратился к Виктору. – Махорки хочешь? Или ты на папиросах воспитан?
– Закурю, – спокойно ответил Дьяконский.
Осторожно ступая длинными, худыми ногами по скользким доскам, подошел к трактористу, сел рядом. Кожа у Лешки белая-белая, будто никогда не трогал ее загар. На покатых сильных плечах – густая россыпь красных веснушек. С хитрецой глядя на Виктора, Карасев спросил:
– Злишься все?
– Мне злиться нечего. Блинохватов не люблю, которые среди девчат и ребятишек смелые, похабников тоже…
– Похабник и блинохват это я? – скривился Лешка.
– Понимай как хочешь.
– Эх, Дьяковский! Я думал – хватит собачиться нам. Из-за пустяка погрызлись тогда. А теперь одну лямку тянуть будем. По-хорошему хотел, как с земляком.
– А я по-плохому? Выкладываю начистоту, а не желаешь – не слушай.
– Может, извинения у тебя просить? – прищурился Лешка.
