Рота возвращалась с занятий по тактике. Весь день провели на открытом поле, по которому режущий ледяной ветер крутил поземку, учились переползать и маскироваться. Красноармейцы промерзли, шагали усталые и голодные. Как назло, к вечеру поднялась вьюга. Противогазы, подсумки, вещевые мешки потяжелели, облепленные снегом. Винтовочные ремни резали плечи.
Туго приходилось толстому Сашке. Лицо распаренное, жаркое, все в каплях: то ли от пота, то ли от растаявшего снега. Короткие ноги передвигал с трудом – вязли в белом месиве. Виктор пожалел Фокина, взяв у него вещевой мешок, заметил:
– Это, брат, не в трубу дуть.
– Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, – огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.
Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.
Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.
– Козлом скачет, мать его неродимая, – выругался Лешка. – Двужильный он, что ли?
– Привычный.
Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:
– Тан-ки!
Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.
– Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!
У Виктора холодок по сердцу пробежал. «Настоящие?!» Но тут же сообразил – выдумка Бесстужева.
Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.
Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.
– Измотался, Витя.
– Держись за локоть. Ну, крепче.
Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.
Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.
– Стадо баранов, – сказал Патлюк.
– Люди устали, товарищ «капитан. – У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.
– Привыкнуть пора.
Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:
– Веселей, орлы! Запевала, песню!
В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:
Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:
Капитан поморщился.
– Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!
Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла – не подхватил строй.
– Р-р-рота-а! – рявкнул Патлюк. – Стой!
Колонна встала. Сзади подходили отставшие.
Капитан влез на пенек.
– Петь будем?
Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.
– Петь будем?
– Будем, – ответило несколько голосов.
Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.
– Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!
Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили – стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные – от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.
– Стой!
