вынимали из-за кафтанов большие кожаные фляги, в кои сливали якобы выпитое.
Молодец скрипнул зубами.
– Поскрипи, поскрипи, – сказал высокий купец. – Так ли еще на дыбе косточки скрипеть будут?
Молодец стал лаять своих пленителей. Тогда маленький, Мина Хитрованов, попинал его малость и заставил замолчать.
– Что, Ивашка, охота на дыбу?
Достигли-таки своего соколы-то наши! Выискали они след Ивана Щура и прикинулись богатыми да беспечными купчишками. Правда, на это ушли почти все деньги, выданные государем. Зато битые спины уже начали подживать.
– Ваша взяла, – сказал наконец Иван.
– Знамо дело, не твоя, – ответил Мымрин. – Мы – люди государевы, а ты кто? Шиш, висельник…
– Отпустите – заплачу, сколько скажете. Жалованье-то, поди, не ахти какое?
– Эх, Иван, это ты Никишке Дурному, покойнику, рассказывай про клады, а нам нечего. Вот сдадим тебя сейчас кату Ефимке – и прости-прощай. Многонько ты нам кровушки попортил, ворина.
Иван Щур тоже припомнил кое-что и засмеялся.
– Клад-то лежит, – сказал он. – Только вам его без меня не взять…
– Эва, – сказал Мымрин. – А что же ты сам его не взял? Ведь сколько на Москве ошиваешься?
– Клад заговоренный…
– Разговорим, – пообещал Василий. – И тебя, вора, разговорим. Мы ведь тебя Ефимке сдавать не будем, мы хуже всякого Ефимки спросим, правда, Авдей?
– Ясно, – сказал Авдей. – Что Ефимка? Кат и кат. А вот мы…
Авдей оглядел комнату: что бы показать вору? Потом взял и руками своими огромными разломал стол на куски. Словно пряник.
– Тебе бы не в ярыгах ходить, – сказал Щур с уважением. – Тебе бы на дорожку прямоезжую, купца проверять…
– Слушай, вор, – сказал Мымрин. – Нынче же при нас клад откроешь – и ступай на все четыре стороны. А нет – по жилочкам растаскаем!
– Растаскаем, растаскаем, – подтвердил Авдей.
– Не ухватишь клад-то, – сказал Щур с огорчением. – Больно давно зарыт. Ране там пустырь был, а теперь…
– Что теперь?
– Вот придем, увидите что. Одному никак не справиться. Несподручно и зело противно…
Василий Мымрин взял нож и перерезал вору ремни на ногах. Черным ходом все вышли на улицу. Какое уже утро соколам приходилось встречать при исполнении служебных обязанностей!
Но сегодня все должно было кончиться. «Вор-ызменник», писатель подметных писем шел грустный, все глядел по сторонам – не подойдет ли какая помощь. Помощи не было.
– Вон, усадьбу видите? – спросил Иван Щур и показал головой где.
Тут за спиной послышалось:
– Здравствуй, Васенька!
Мымрин обернулся. Сзади подходили трое из Посольского приказа во главе с Мясевым-младшим.
– И ты, Авдюша, здорово! – сказали из-за угла. Оттуда вышли еще четверо, молодые да ражие.
Дело в том, что между Приказом тайных дел и Посольским приказом имелась давняя вражда. Когда какое-нибудь посольство отправлялось в Туретчину, или в Свейскую землю, или к иным немцам, к нему всегда приставлялся тайноделоприказчик для присмотру. Приставленный должен был следить, чтобы послы не творили тайных сговоров, не бесчестили государя, не тратили зря денег и не шлялись по заморским кабакам, не прельщались ересью, не перенимали тамошних повадок и не пытались, не дай Бог, бежать. Главы приказов, дьяки, тоже были между собой на ножах, что и говорить про молодежь. Вот и сейчас молодые посольские люди шли из кружала, и очень им было охота переведаться с вековечными ворогами.
– Давно тебя, Вася, не видно, – говорил меж тем Мясев-младший. – И где это, думаю, Вася, скучно без него…
Остальные окружали. Авдей держал пленника за ремешок и беспомощно озирался.
– Отыди, – сказал Мымрин. – По государеву делу идем.
– Знаем ваши дела, – сказал Мясев. – И Авдей, чугунная головушка, тут? Мало прошлый год в Яузе поплавал? Можем еще искупать. А то, поди, с того разу и не мылся?
Посольские подьячие очень обидно засмеялись. Но Мымрин хотел убежать рукобитья.
– На, опохмелись сходи, – ласково сказал он и протянул Мясеву несколько денег. Мясев озлился и смахнул деньги в пыль.
– Я не подзаборник какой – деньги брать, – сказал он. – Это вы с Авдюшкой на соборном крыльце найдены, подкидыши без роду без племени, вам собаки головы нанюхали…
Иван Щур заметно веселился.
– Кошка вас выкормила, – продолжал глумиться Мясев. – А от морозу в теплом назьме спасались…
Авдей не сдюжил. Отпустил ремешок, сжал кулачищи, возопил: «Растопчу, агаряны!» – и кинулся на оскорбителя. Иван же Щур боднул Ваську в живот, поверг еще кого-то, юркнул за угол и был таков.
На несчастье посольских, рядом не случилось реки Яузы, куда можно было бы спустить Авдея. Он разом зашиб Мясева, потом еще двоих. Васька с земли ухватил кого-то за ноги и уронил. Кто-то вывернул жердь из плетня. Авдей жердь отобрал и жердью той побил всех. Двое посольских подхватили Мясева и побежали, остальные за ними, давясь соромом.
– Ну, я им дал, агарянам! – сказал Петраго-Соловаго. – До Пасхи теперь не наладятся, а Пасха нынче поздняя…
Он никак не мог успокоиться, колотил кулаком в заборы, круша их, и ликовал.
– Дурак, – заплакал Васька. – Вор-то ушел!
Авдей осел под забор. Москва просыпалась. Как-никак, третий Рим. И много от этого в нем народу – поди сыщи…
Глава 7
Авдей Петраго-Соловаго тоже был когда-то ребеночком. У него тоже была нянюшка-мамушка, кормилица, которая в Авдее не чаяла души. Звали ее Вахрамевна, была она стара и хорошо помнила ляшское лихо и трех самозванцев. Жила она в Китай-городе в небольшенькой избенке. Промышляла лечением и заговариванием зубов. Травы собирала. Давно бы попасть старухе на спрос за свое ремесло, кабы не было в приказе тайных дел заступника Авдюши. За это Вахрамевна любила его еще пуще. Соколы иногда залетали к ней за приворотным зельем или алтыном на похмелье.
…Ныне соколы пластом лежали на рогожке и болели. Вчера с горя они прогуляли остатки казенных денег и совсем распростились со свободой. Авдей плакал и рассказывал кормилице государственные тайны. Мымрин хотел остановить его, но не мог: от хмеля рот не открывался. Мымрин пихал в Авдея кулачком. Авдей не слышал и продолжал разглашать. Вахрамевна внимала, воздыхала, всхлипывала и кивала головой. В особо страшных местах крестилась двумя персты.
Проснулись к вечеру следующего дня. Василий открыл глаз и забоялся. Жить вообще страшно, а с похмелья тем более. Авдей уже сидел за столом, потихоньку лечился. Вахрамевна жалела питомца, гладила по рыжей голове.
Мымрин вспомнил, что упустили Щура, и застонал. Авдей поглядел на него, как на чужого. Вахрамевна приподняла голову Мымрина и налила туда браги. Стало полегче. Вахрамевна летала по избе, будто молоденькая, гремела печной заслонкой и чугунками.
– Пропали головушки наши, – мрачно вещал временами Авдей. Мымрин молчал. Боялся, что Авдей закричит: «У-у-умной!» – и полезет бить.
– Ништо, – утешила вдруг Вахрамевна. – Да не преклонишься игемонам и проконсулам…
Она утешала соколов, равняла с кедрами ливанскими, Авдея отождествляла с Самсоном, Василия же – с царем Соломоном, но легче от этого не становилось.
