Яр-Тур хотел что-то сказать, но тут страшный визг распорол воздух, и король Камелота даже выронил недорезанную птицу.
Визжали и вопили собравшиеся стряпухи. Куриные каратели переглянулись, потом поглядели перед собой и чуть было хором не присоединились к вопленницам.
Безголовые и выпотрошенные куры продолжали ходить по двору и даже пытались что-то найти на земле, двигая пустыми шеями.
ЧАСТЬ II
Глава 1
Её уход заметили не сразу и не все.
Потом кто-то чистил репу ножом, порезал палец, а кровь не пошла. Другой строгал доску, загнал в ладонь занозу, а боли не почувствовал. Третий по пьяному делу улетел с обрыва на камни, но не затих, раскроив голову, а встал и, ничего пока еще не сообразив, пошел дальше, соря мозгами и прихрамывая на сломанную в двух местах ногу.
Издержавшие здоровье в трудах и боях старики просыпались среди ночи и с удивлением чуяли – нигде не свербит, не ноет, не стреляет, не колет, не отдает, не мозжит, не стучат в висках привычные молоточки, не скрипят суставы и пальцы хорошо гнутся… Должно быть, погода хорошая, вот везде и отпустило…
Но нехорошая была погода, поднялся ветер, перевернул лодку кривлянского рыбака, тот растерялся, пошел на дно и вдруг обнаружил, что под водой очень даже можно дышать. Так и добрел до берега по дну, и вышел, и даже сеть вытащил, и отправился в деревню, пуская струйки из носа.
Прославленный охотник-жиганин Ухомор подстерег в заповедном княжеском лесу лося и поразил его стрелой точно в глаз; сохатый этого как бы даже и не заметил, помчался прочь, унося с собой стрелу, а Ухомор от стыда спрятался на дальней заимке.
В стольном городе кривлян вешали знаменитого вора и растлителя Зворыку. Зворыка подергался- подергался в петле и затих; а когда ночью пришли другие лихие люди, чтобы отрезать у казненного руку (если в руку повешенного вложить зажженную свечу, можно смело заходить ночью в любой дом – хозяева не проснутся), то открылось, что не умер проклятый Зворыка – будучи вынут из петли, стал ходить, замахиваться на снявших его злодеев, только говорить не мог, хрипел, голову клонил на плечо и никак не мог втянуть обратно язык, вывалившийся чуть не до пуза. Грабежей в эту ночь никаких не было.
Под утро на Вороньем Поле сошлись по договоренности драться дружины вековечных врагов – правичей и левичей, выставили для затравки поединщиков. Сперва поединщики всласть друг друга оскорбили, потом взялись за топоры. Махались долго, так что дружины с обеих сторон приблизились с целью посмотреть, чего поединщики так долго возятся. Кольчуги на витязях были изрублены, шеломы расколоты, черева распороты, крови не видно. Потом подзуженные товарищами поединщики заревели и с новой силой друг на друга набросились: в правую сторону отлетела рука левича, в левую – голова правича, но рука продолжала и в траве махать топором, а изо рта головы все еще доносились самые тяжкие ругательства. Обе дружины подумали-подумали и в ужасе разбежались, не добыв никому ни чести, ни славы, а безголовый с одноруким остались выяснять отношения.
Всех чудес на свете не переглядишь, всякое бывает. Слухи носились из села в село, из града в град, из державы в державу. Дивились люди, кололи себя шильями для проверки – боли и вправду не было. Ну, стало быть, смилостивился кто-то там, наверху, решил побаловать человеков…
Схватились за головы винокуры: бражка в бочках перестала бродить, хоть и следили они внимательно за тем, чтобы не попала в бражку плесень, и меду вроде не жалели. Но ведь и старое вино перестало почему-то шибать в голову и валить навзничь…
Лекари, знахари, костоправы и повитухи сидели в своих избах на отшибе и напрасно ждали – больных и рожениц не объявлялось.
Случайные домашние раны не болели, но и не заживали. Первыми встревожились Перуновы волхвы – потому что жертвенные животные вовсе и не думали истекать кровью под ножом, наоборот – бараны с перерезанными глотками вырывались и убегали в лес, где их до косточек обгладывали волки, но косточки соединялись в бараний остов и по-прежнему бегали, только что блеять не могли.
Значит, не благословение это, а совсем наоборот: боги брезгуют животной жертвой, требуют человеческой…
Так ведь и человеческой не принесешь – пробовали, не получается.
Но главный шум подняли оставшиеся без работы гроботесы и могильщики – выходили под окна княжеских теремов, стучали лопатами, требовали от князей взять какие-нибудь меры к их бедствию. Князья, которые помудрее, разводили руками и просили потерпеть до полного выяснения обстоятельств, а князья глупые пытались учить дерзецов плеткой, но гроботесы боли не чуяли, а обиды не понимали – они же не богатыри, чести не блюдут.
На Полелюевой Ярмарке уже почти и не торговали – только пили без толку непьяное вино и пересказывали друг другу вести из далеких краев.
Вести были страшные.
Что там неудавшаяся битва правичей и левичей – огромное войско Нахир-Шаха столкнулось с соединенной конницей бонжурцев и неспанцев в борьбе за приморский город Старые Портки, и горячие южные воины не проявили северного благоразумия, не разбежались, а гвоздили друг друга до полной потери сил. Нынче, сказывали, ползают по всему побережью человеческие обрубки, бегают покалеченные кони, шевелятся отсеченные конечности, но не портятся, не гниют, не чернеют, и даже вороны отказываются их клевать, вот до чего дошло! Возвращаются домой оставшиеся при ногах безголовые витязи, пронзенные витязи, перерубленные до седла витязи, а которые без ног все равно когда-нибудь доберутся до родного очага, на руках доковыляют, пугая и отвращая от себя близких…
Сами собой прекращаются войны, раздоры и даже простые драки.
«Смерти нет, ребята!» – кричал, бывало, полководец, поднимая свое войско на приступ.
Нынче не крикнешь, поскольку Смерти и вправду нет. Ушла она, никому не сказавшись, ни у кого не
