Крест на скале. Глава 10
В субботу 4 июля, на четвертый день плавания «за пределами карты», мы прошли устье Ташепы — первой большой реки, впадающей в Анюй выше Пятистенного. За нами около сотни километров пути, богатого радостью, тревогами, но главным образом трудом, тяжким, а подчас и изнурительным, от которого мы вечерами сваливались в своих крошечных палаточках, как убитые!
Устье реки Ташепы было нашей первой поставленной себе целью. Поэтому, когда лодки миновали невысокий скалистый мыс с венчающей его единственной лиственницей, мы с Сашей кричим «ура!». Увы, этот салют звучит в необъятных просторах анюйской долины очень жалко!
Следующая цель, к которой мы отныне будем стремиться, — устье реки Мангазейки. Это еще больший правый приток Анюя, впадающий в шестидесяти — семидесяти километрах выше Ташепы. Если темпы нашего продвижения не снизятся, дня через три и этот этап путешествия будет позади. Я, однако, предпочитаю быть менее оптимистичным. Уроки прошлых дней научили меня осторожности. Мы целиком зависим от очень сложного сочетания случайностей, полностью предусмотреть которые решительно невозможно.
Прежде всего наши надежды на лучшие условия плавания после возвращения Анюя к горам совершенно не оправдались. Правда, когда река приближалась к скалистому правому склону долины, она становилась глубокой и мы могли не бояться перекатов. Зато в таких местах течение оказывалось столь стремительным, что скорость моторки резко снижалась и выигрыш во времени был ничтожным.
Вместе с тем стоило Анюю отойти от скал к низкому левому берегу, как он опять разбивался на множество проток, и мы снова бились на мелях и перекатах:
Перед устьемТашепы наша флотилия прошла мимо невысоких, но очень красивых обрывов слоистого песчаника, у подножия которых медленно скользила спокойная масса воды. Скалы ощетинились редкими верхушками лиственниц и темно-зелеными кустами кедрового стланика. Ниже по долине Анюя это типичное для бассейна Колымы растение еще нигде не встречалось; однако дальше вплоть до вулкана стланик сделался одним из важных элементов ландшафта.
С другой стороны протоки тянется большой, очень живописный остров с густым смешанным лесом. Здесь поднимаются могучие тополя, развесистые ивы, стройные березы, ольха и единичные лиственницы. Разница в богатстве и характере растительности по одну и другую сторону реки поразительна! Причина, конечно, в различных условиях влажности и состава почв на сухих коренных; спадах и на затапливаемых половодьями наносных островах.
В, этой протоке мне довелось быть свидетелем маленькой драмы, которая разыгралась так, внезапно и окончилась так быстро, что я едва успел вскрикнуть.
…Ровно стучит мотор слегка шуршит разрезаемая шлюпкой вода, плавно разворачивается перед глазами великолепный пейзаж. Я сижу впереди и наслаждаюсь отдыхом и северной природой, в которой так много величия и нежности.
Метрах в пятидесяти от меня покачивается на пологих волнах большая белая чайка. Мой взгляд скользнул было мимо птицы, но в этот момент происходит нечто необычайное. Чайка с хриплым криком взмахивает крыльями, судорожно бьется, пытаясь взлететь, и… исчезает под водой. По реке, как от брошенного камня, расходятся круги.
Не веря глазам, я всматриваюсь в воду. Может быть, птица нырнула за рыбешкой и сейчас опять появится на поверхности? Однако текут секунды; вот моторка поравнялась с местом, где она исчезла. На воде ничего нет, кроме маленького белого перышка, которое, медленно крутясь, проплывает мимо. Легкокрылая чайка погибла!! Какая-то страшная пасть увлекла ее на дно, где сейчас, очевидно, пожирает!
Я взволнован этой мгновенной драмой. Мои спутники ничего не успели заметить: они были отвлечены чем-то другим. Саша вообщё сомневается в случившемся. Он уверен, что птица не может оказаться жертвой рыбы.
— Птицы быстрее двигаются в воздухе, чем рыбы в воде; попасть в зубы какой-нибудь хищницы они могут только случайно.
— Сказал тоже! Рыба в воде мчится так, что и глазом не усмотришь, — возражает Бонапарт — Да и потом учти — водоплавающие птицы часто дремлют на воде. Вот эта чайка, наверно, и проспала свою жизнь!
— Но какая же рыба могла ухватить и пожрать без остатка такую крупную и сильную птицу?! — восклицаю я, — Ручаюсь, что эта чайка лишь немногим уступала по величине казарке!:
— Скорее всего старая большая щука, — говорит Бонапарт. — Я сам не видел, но охотники сказывали, щука запросто справляется с утками.
За устьем Ташепы песчаники сменились в береговых обрывах древними лавами — базальтами. Темные скалы разбиты закономерной системой вертикальных трещин на Многогранные призмы, напоминающие частокол из брусьев.
Я предполагаю, что именно об этих скалах мне говорили охотники-эвены еще в Пятистенном, называя их Брусвяным Камнем.
В допетровской Руси камнем часто называли отдельно возвышающиеся скалы; иногда это название распространялось и на целые горы или даже хребты. На Урале и в Сибири многие из таких названий уцелели и до нашего времени — Денежкин Камень, Кондаковский Камень и другие. Очень возможно, что скалы, около которых мы плывем, назвали Брусвяным Камнем еще первые землепроходцы, обратившие внимание на правильную форму брусчатой (столбчатой, как их называют геологи) отдельности в базальтах.
Уже за полдень мы решаем пристать к берегу, чтобы перекусить. Против обыкновения Анюй сегодня милостив к путешественникам; мы успели пройти с утра около пятнадцати километров и можем разрешить себе короткий обеденный отдых.
Слева по-прежнему тянутся базальтовые обрывы, справа — лесистые острова. Саша направляет лодку к небольшому заливу у подножия крутого утеса. Скала заметно возвышается над всей базальтовой грядой, от которой ее отделяют две глубокие промоины; мы заметили этот утес с большого расстояния.
Вскоре у весело разгоревшегося костра уже хлопочет над кастрюлей Бонапарт. Саша с чем-то возится в лодке, Петя, мгновенно наладивший удочку, ловит рыбу. Он балансирует на еле видном из воды скользком камне, и направляет поплавок поближе к омуту, где медленно кружатся тающие обрывки пены. Вот он резким движением подсекает клюнувшую рыбу; через миг в траве бьется большой серебристый ленок с круглыми розовыми пятнышками на спине. Я слежу за Петей, лежа на берегу крошечного говорливого ручейка, тут же сбегающего к реке. Солнце, мягкая теплая трава и ровный шум реки навевают на меня дрему. Я не сплю, но и не бодрствую; в повисшей руке догорает забытая папироса.
После обеда, пока ребята собирают посуду и готовятся к отплытию, я огибаю утес и со стороны берега карабкаюсь на его вершину. Мне хочется сфотографировать долину Анюя и с высоты пятидесяти метров заглянуть вперед. Отсюда открываются широкие горизонты. На севере и северо-востоке утопают в мглистой дымке горные цепи Анюйского хребта. Где-то на краю видимости смутно белеют не то облака, не то снежные пики. Прямо под ногами простирается бесконечное море ярко-зеленых пойменных лесов, прорезанное светлыми лентами бесчисленных проток и стариц. Как жаль, что фотоаппарат, особенно в руках дилетанта, не в состоянии передать всей глубины и поэтичности подобного пейзажа!
Налюбовавшись далью, я уже было собрался спуститься к реке. Подойдя к узловатым лиственницам, венчавшим вершину, я вдруг увидел лежавший в траве большой восьмиконечный крест. Он был так стар, что дерево насквозь прогнило и казалось пористым, как губка; несмотря на почти трехметровую высоту, крест весил вряд ли больше десяти — пятнадцати килограммов. Три широкие поперечины когда-то прикреплялись к вертикальному брусу двухдюймовыми деревянными гвоздями, большая часть которых уже выпала из своих гнезд и затерялась в щебнистой почве. Две меньшие поперечины отвалились и насквозь проросли высокой травой. И никаких признаков надписи на кресте! Открытие было неожиданным и, конечно, очень важным. Необыкновенная ветхость обломков говорила об их древности — это были следы, уходившие в глубину веков.
Я подбежал к краю площадки:
— Ребята, идите скорей сюда, посмотрите-ка, что я тут нашел!
По-видимому, мой голос звучал необычно; пораженные этим, Петя и Саша мгновенно взобрались на
