напоминает отрывистое басистое уханье и с каждой следующей минутой становится все громче. Это подходит к нашему засыпающему лагерю лось-самец.
Утром я, как обычно, просыпаюсь в половине седьмого и безжалостно бужу спящего рядом со мной Сашу. Он сегодня дежурит, и в его обязанности входит приготовление завтрака. Выйдя из палатки, я невольно поеживаюсь. Над рекой висит ночной туман, от которого тянет холодом. Рыхлые белые его клочья цепляются за деревья на противоположном берегу и медленно расползаются по склону. Метрах в двадцати от лагеря я вижу дремлющих гуменников. Четыре темно-серые птицы стоят на берегу, поджав под крыло одну ногу. Услышав движение, один из гусей издает короткий предостерегающий крик; вся компания шагает к воде и уплывает по течению.
Предоставив Саше разжигать костер и варить нашу, я спешу юркнуть в согретую нашим дыханием палатку и вновь залезаю под одеяло. До чего же сладок утренний сон, как дорога каждая его минута!
Мы завтракаем уже при ярком солнечном ввете. День обещает быть сегодня особенно жарким. В воздухе с раннего утра повисает голубоватая дымка.
Сашин рисовый пудинг великолепен! Он давно обещал приготовить нечто необыкновенное и сейчас радуется нашему аппетиту. Впрочем, его торжество несколько омрачено Петиным ворчанием: своими высокими достоинствами блюдо обязано непозволительно большому количеству сухих сливок, яичного порошка и изюма.
Через час мы отплываем; начинается новый день путешествия. Он приносит одно из самых серьезных испытаний, которые нам пришлось перенести на пути к вулкану.
Вскоре за островом русло Анюя сильно вжимается скалами слева от нас и крупногалечной косой — справа.
Саша попытался было вести моторку по мелкой воде, где течение не очень сильное, но от этого приходится отказаться: валуны и острые глыбы базальта, торчащие из воды, так страшно заскрежетали по дну лодки, что нам ничего не остается, как вновь отойти к скалам.
Днюй здесь очень глубок и стремителен. Началась напряженная борьба с могучим течением. Мотор завывал на самых полных оборотах; корпус лодки сотрясался, как в жестоком приступе лихорадки, но вперед она почти не двигалась. Лишь иногда мы рывком прорывались на несколько сантиметров, но затем вновь застывали на месте.
В эти томительные минуты я, замерев от напряжения, следил за каким-нибудь приметным камнем на дне реки или выступом скалы в обрыве. Мимо бортов с шумом неслись вспененные волны, но лодка подолгу не меняла своего положения относительно ориентира: сила мотора в точности уравновешивала в эти минуты силу течения.
В какие-то короткие мгновения моторка даже подавалась назад. Вое это очень походило на мучительный сон, в котором, спасаясь от чего-то страшного, бежишь, бежишь, но не двигаешься!
Тем временем легкая лодочка Пети пляшет сзади на крупных волнах, как пробка. Все сейчас зависит от исправной работы мотора. Откажи он на секунду — и мощное течение тотчас бросит оба суденышка на отвесную базальтовую стену с кипящими под ней водоворотами. Глядя на белые гребни волн и крутящиеся у скал зловещие воронки, я надеваю на себя сумку с картами и записями. Конечно, наивно думать о спасении в случае катастрофы: если лодки разобьет о скалы, вряд ли кто из нас уцелеет! Ах, зачем мы сюда сунулись! Черт с ней, с этой экономией времени; лучше черепахой тащить обе лодки на себе, чем испытывать такой страх.
Медленно, необыкновенно медленно продвигаясь по кипящей волнами быстрине, мы постепенно обогнули длинный ряд утесов. Но вот, по-видимому, трудности позади — река решила нам дать передышку; мы с облегчением вздыхаем.
Впереди новый крутой поворот налево. Базальтовые скалы отходят от реки и скрываются за густой зеленью. Кажется, сегодняшняя порция тревог уже исчерпана судьбой. Нет, не тут-то было!
Перед нами выросла высокая залесенная терраса о сильно подмытым основанием. Над — протокой, ширина которой не превышает здесь двадцати пяти метров, навис массивный земляной козырек с угрожающе наклонившимися лиственницами. Мощная струя веды подмыла обрыв и выбила в наносном грунте длинную и глубокую галерею. С ее стен и потолка, который держится только благодаря цементирующей силе вечной мерзлоты, свисают корни деревьев и непрерывно обрушиваются оттаявшие глыбы. Местами из мерзлой почвы галереи, как волчьи клыки, торчат стволы деревьев и причудливые коряги. Судя по глубине, на которой они были когда-то погребены, прошли тысячелетия, пока река вновь размыла свои наносы и обнажила эти древесные великаны.
Глубина выемки местами достигает пяти-шести метров. Ее стены, у которых страшно клокочет вода, теряются в полумраке; кое-где по ним скользят отраженные от реки солнечные блики, вырывая из темноты зыбкие картины, от которых волосы встают дыбом! Оскаленная гнилыми зубами пасть преисподней!
Я с трепетом жду событий, не имея никакой возможности повлиять на них. Ясно, что даже легкий толчок может привести в движение огромные массы мерзлой земли. Течение с непреодолимой силой стремится увлечь нас прямо под нависший обрыв. Наш старый «Висконсин» уже даже не воет, а как-то истошно визжит,' напрягая все свои восемнадцать лошадиных сил. Я мысленно молю его: «Не заглохни, голубчик!»
Вцепившись в руль так, что побелели пальцы, Саша старается удержать нос лодки вразрез течению. Малейшая его неточность — и струя, ударив в борт, потащит нас под обрыв! Посеревший от напряжения Бонапарт держит в руках пусковой ремень; он готов немедленно завести мотор, если у него «перехватит дыхание».
Пытаясь не шевелиться (мне кажется, что, пошевелившись, я вызову катастрофу!), смотрю назад — на Петю. Течение все ближе сбивает плоскодонку к висящей громаде. Я ясно вижу побледневшее Петино лицо и вздувшиеся бицепсы. Если он сдаст перед напором воды и на секунду изменит направление весла, он погиб: лодку затянет под обрыв и ударит о стену. Немедленно последует обвал и общая катастрофа!
Только я успел подумать об этом, как над нами послышался глухой гул. Большая, склонившаяся над рекой лиственница закачалась и с высоты десяти метров стала медленно клониться вниз. В реку с тяжелыми всплесками посыпались глыбы мерзлого грунта. Дерево должно было рухнуть как раз между лодками на натянутый, как струна, трос.
Представив себе, как через мгновение обе лодки опрокинутся под этим смертельным ударом, я закричал изо всей силы:
— Назад! Глуши мотор!
Саша тотчас машинально повиновался: мотор затих; в ту же секунду неистовый поток подхватил лодку, и она стремительно прыгнула назад. Дерево пронеслось над нами, хлестнув ветками по голове Бонапарта и сорвав брезент на носу шлюпки. Десятки тонн земли с кустами, старыми корягами и глыбами замшелого базальта рухнули в воду. Река вздулась огромной бурой горой. Кипящая волна подхватила обе лодки и отбросила к другому берегу реки. Раздался треск досок, нас окатило второй волной, и… все затихло. Мы были спасены!
Спасены, но какой ценой! Злосчастная третья лопасть винта на этот раз окончательно отвалилась — придется ставить запасный винт. На дне шлюпки в нескольких местах разошлись швы; их необходимо заново конопатить и смолить. Потерян большой и очень ценный для нас брезент; его ничем не заменишь. Подмочена большая часть груза; его надо теперь сушить на солнце. К счастью, Петина лодка отделалась несколькими царапинами, которые нетрудно залечить паклей и смолой.
Дешевле всего это опасное приключение обошлось нам самим. Мы все невредимы, кроме Бонапарта, у которого наискось через весь лоб идет багровая полоса от зацепившей его ветки. Петя и Саша громко хохочут, вспоминая происшедшее. Бонапарт угрюмо молчит и прилаживает к снятому мотору новый винт, который, увы, нуждается в небольшой расточке.
Из-за этой страшной быстрины потеряно почти полтора ходовых дня. В тот день вместо двадцати — двадцати пяти километров удалось пройти только три-четыре километра. Нас выкинуло на берег около одиннадцати часов утра; до следующего полудня исправлялись последствия крушения.
Отныне мы решаем больше не рисковать и через каждое подозрительное место перетаскивать лодки волоком по мелководью. Впрочем, это чрезвычайно благоразумное решение мы не всегда выполняли и впоследствии. Я думаю, однако, что, если бы мы и впрямь были всегда столь благоразумны, нам никогда не удалось бы достигнуть вулкана!
