Конечно, в наши дни тайга сильно поредела; леса, болота, звери и птицы отступают перед неудержимой поступью цивилизации. Но если даже столетиями обживавшееся Подмосковье все еще таит буреломные чащи лесов и гнездовья диких уток, то колымская тайга и вовсе не хочет сдаваться. Она широким кольцом охватывает все населенные пункты и плотно обжимает узкие ниточки дорог. Могучая сила живой природы дает себя знать всюду, где ослабил свой натиск человек. Быстро зарастают лесным молодняком брошенные поселки разведчиков и охотничьи заимки, затягиваются высокими травами оставшиеся в стороне дороги, и вновь начинает шуметь под ветром тайга там, где недавно стрекотали моторы. Так идет вековечная борьба между человеком и природой, борьба, которую на Северо-Востоке первыми начали геологи.
Я попал на Колыму еще в романтическую пору освоения этой суровой страны. Грандиозность ее богатств была уже очевидна, но многие из них еще не были открыты. Развитие рудной промышленности требовало все более точных поисковых признаков, и прежде всего планомерного геологического картирования. Каждую весну в тайгу отправлялось много геологических партий, привозивших осенью важные открытия и неисчерпаемые рассказы.
Возможно, когда-нибудь на этой основе будет написана полная история геологического и культурного освоения Северо-Востока. Естественно, это потребует многих участников и долгого времени.
Сейчас я преследую иную цель: не сами факты и тем более не их связная история, а лишь обстановка, в которой произошло то или иное запомнившееся событие, и эмоциональная окраска момента, воскрешенные скользнувшей перед глазами страничкой записной книжки, — вот о чем я хотел бы рассказать. У нас еще мало знают об условиях полевой работы геологов. Мне кажется, что правдивые рассказы о геологах и обстановке их работы в колымской тайге, принадлежащие очевидцу, могут иметь в связи с этим и некоторое познавательное значение. Это в сущности картинки из географического альбома и связанные с ними портретные эскизы.
Естественно, что все пришедшие на память эпизоды связаны с личными переживаниями и, следовательно, отражают особенности именно моих впечатлений о природном фоне и течении событий.
Первое, что воспитывает в людях тайга, — товарищество. Многие из воспоминаний связаны с моими экспедиционными товарищами и неотделимы от их образов.
Почти десять лет постоянным спутником в моих геологических путешествиях был Александр Михайлович — Саша. Теперь это начинающий полнеть научный работник и преподаватель одного из центральных вузов страны. В те времена он был необыкновенно жизнерадостным круглолицым юношей с соломенной шевелюрой и светло-серыми глазами. Романтика и страсть к приключениям лежали в основе его характера. Я подозреваю, что в геологию его потянула не столько любовь к Земле, сколько бродяжья жилка и доставшаяся от отца зауэровская бескурковка. Причинявший ему массу огорчений маленький рост с лихвой искупался железной мускулатурой и удивительной ловкостью. На моих глазах он швырнул однажды через плечо и положил на обе лопатки громадного, но флегматичного топографа-эстонца. Трудно забыть, как снисходительная улыбка сменилась на лице плечистого великана крайним удивлением и смущенной растерянностью!
Саша был незаменим в тайге. Многими успехами я обязан его неутомимой увлеченности и самоотверженной дружбе. Если спутник незаметно опускает в вашу кружку чая последний оставшийся в маршруте кусок сахару, вы можете смело положиться на него и в тайге и в городе. Он не выдаст ни разъяренному медведю, ни притаившемуся клеветнику.
Спутники! Многое, если не все определяется ими в тайге. Хорошо слаженный и дружный экспедиционный коллектив приведет к успеху там, где разлад и равнодушие могут быть причиной неудачи и прорыва. Мне известны драматические ситуации, возникавшие среди небольшой группы людей, надолго прикованных друг к другу экспедиционными условиями и лишенных возможности отвлечься или уйти. Взаимная ненависть неужившихся спутников в этом случае наименее опасное из возможных последствий.
Я очень тщательно выбирал себе товарищей в полевые поездки и, к счастью, еще никогда серьезно не ошибся. В результате — светлые воспоминания о друзьях и помощниках, одни из которых подобно Саше работали со мной годами, другие же менялись ежегодно, сохранив, однако, сердечные связи со мной на десятилетия. Такие связи крепятся но только обоюдным уважением и признательностью за дружбу, но и живыми воспоминаниями о пережитом в тайге: о совместных радостях и тревогах, о питье из одной кружки и еде из одной миски, о долгих ночах у костра и чутком сне под мокрым от дождя одеялом — словом, о всех тех крепко запоминающихся переживаниях, которые дает только походная жизнь в тайге.
Север еще долго будет громоздить на пути человека свои препятствия. Еще долго перед людьми, живущими в высоких широтах, будут стоять сложные задачи преобразования суровой природы и использования ее богатств.
И все же каждый год приносит победы; сегодня в тайге путнику легче, чем было вчера. Рассказы о таежных буднях вчерашнего дня относятся уже к истории, но истории, в которой были заложены будни наших дней. Человек, идущий сейчас в колымской тайге, — наследник этой истории, и в нем сочетаются уходящая романтика поиска и пришедшее ей на смену точное знание, наука и практика, фантазия и трезвый расчет.
Охота
…Волчица уселась на задние лапы, подняла голову и завыла. Волки один за другим подтягивали ей, и наконец вся стая, уставившись мордами в звездное небо, затянули песнь голода.
Однажды поздней осенью мы разбили лагерь на ровной, как стол, террасе Яны. Внизу золотился и краснел густой пойменный лес. Сквозь деревья блестела большая река, катившая свои зеленые воды к Охотскому морю.
Лес шумел листвой и птичьими голосами. Тонко посвистывали рябчики, мерно стучал дятел, нагло орали кедровки; с треском ломая ветки, летали глухари.
А над широкой, протянувшейся вдоль реки террасой повисла тишина. Когда-то и здесь зеленел густой лиственничный лес, но его давно уничтожил пожар. Сейчас терраса похожа на кладбище. Насколько хватал глаз, торчали обуглившиеся стволы, протягивая к небу копья вершин и скрюченные ветки. Земля под мертвыми деревьями чернела перетертым углем. Только редкие зеленые кустики брусники с коралловыми ягодами оживляли эту сожженную пустыню.
У двадцатиметрового обрыва вдоль края террасы вилась узкая тропа. Ее протоптали многие поколения зверей и охотников. Сваленные огнем деревья уже заросли сиреневым иван-чаем, а между покрасневшей от огня галькой синели увядшие колокольчики. Там, где тропа круто сбегала к пойме, на небольшой травянистой поляне была разбита наша палатка.
Летние работы закончились. Отправив к побережью рабочих с грузом образцов и оставив своего помощника Сашу вычерчивать в палатке карту, я решил поохотиться.
Когда поднявшееся солнце осветило вершины гор, я уже сползал с ружьем по обрыву. Мне нужно было идти поймой вниз по Яне, а затем снова подняться на террасу и тропинкой возвратиться в лагерь.
Соскользнув по скованному утренним заморозком глинистому склону, я перескочил через большую, затянутую ледяной пленкой лужу и вошел в просыпающийся лес. Под ногами звенела заиндевевшая трава. Заросли шиповника с оранжевыми перезрелыми плодами и упавшие от старости стволы деревьев то и дело преграждали путь. С лиственниц сыпался дождь золотистой хвои. На полянах ветер шевелил рыхлые сугробы бурых листьев. Среди осеннего золота пылали гроздья рябины.
Вдруг под раскидистым кустом красной смородины о еще уцелевшими кислыми ягодами послышалось тревожное клохтанье. В тот же миг с шумом вспорхнул и разлетелся в разные стороны выводок рябчиков. Серая рябчиха села невдалеке на ветку тополя. Я замер. Птица беспокойно вертела головой и подозрительно посматривала в мою сторону. Через несколько минут она успокоилась и свистнула. Из травы
