— Он самый. Лесник Мухорин, — ответил дядька, присаживаясь на скамью. — А вы?
Подлесный объяснил, кто мы и зачем приехали. Затем добавил:
— Только что собирались к вам сходить и о ночлеге договориться, а вы сами пожаловали.
— Ночуйте. Здесь лучше. Дома-то у меня семья большая и... блохи спокою не дадут.
Разговорились. Оказалось, что сам Мухорин и его старшие ребята — замечательные рыболовы- удильщики. Могут раздобыть в озере любую рыбку. А нам это и надо!
— Еще в голодный год вся семья только рыбой жила... Да и родня из Верхних Карасей около меня кормилась. Страшно вспомнить. Съели этой рыбы столько, что у костра и сейчас еще кучи рыбьих костей лежат, как мослы у волчьего логова! Известно, русский человек завсегда другому кличку либо прозвище дает. Вот и меня в народе «крохалем» прозвали. Это утка такая, что одной рыбой питается! Знаете? Спроси сейчас в Верхних Карасях: где Мухорин живет? А тебе скажут: это который? Крохаль? На кордоне он проживает! Вот оно как. Но я не обижаюсь, — сказал лесник и добродушно рассмеялся.
Мы выслушали хозяина, взглянули на его белесоватые глаза с красным крохалиным носом и тоже дружно расхохотались. Уж очень метким было народное прозвище даже «по обличию».
— Значит, рыбку нам любую достанете? Вот и замечательно. Завтра же начинайте ловить. Мы хорошо заплатим, — сказал Подлесный.
— Доста-а-нем! А за плату спасибо. Семья у меня. Ну, отдыхайте! Устали, поди? Здесь, в бане-то, спокойнее, — сказал Мухорин, поднимаясь со скамейки.
— А почему, интересно, на кордоне и вдруг такая большая и богатая баня построена? — спросил я.
— Почему? У нас тут в кварталах большие «подсочки» были. Много рабочих сосновую живицу собирали, так вот для них лесохим и построил. Старая уж стала, ремонта требует, — ответил лесник и, попрощавшись, вышел из помещения.
— Ну, «крохаль»! Видимо, рыбка нам здесь клюнет! Завтра надо под парусом сгонять и привезти сюда остальных ребят. Здесь будет наша штаб-квартира, — оживленно заговорил Подлесный.
Кроме меня, Надеждинского и Подлесного в экспедиции участвовали Женя и Илья. За ними и решил послать Подлесный наш «швертбот» под парусом. Женя — смуглая веселая хохотушка. По специальности — гидрохимик. В экспедиции производила анализы проб воды, спиртовала рыб, помогала определению питания рыб. Илья — рабочий, рыбак. Небольшого роста, расторопный парень. В экспедиции ставил и сушил сети, кашеварил, доставал продукты питания, транспорт.
Все поели и стали укладываться на ночлег. Мы с Надеждинским расположились на полу, раскинув плащ-палатку. А Подлесный долго пыхтел, расстилая на полке походную постель с подушкой и простыней. Потом он почистил зубы, намазал лицо и руки душистым вазелином и еще чем-то. Для чего-то понюхал из флакончика с нашатырным спиртом. Да что греха таить: любил наш начальник «личную гигиену», ухаживал за лицом и телом так, что любая девушка позавидует! Это в сорок лет при внушительном животике. Наша простая и веселая лаборантка Женя частенько подшучивала над ним, обращаясь, например, с таким вопросом:
— А не одолжите ли мне, Антон Варфоломеевич, губной помады и пудры «Ландыш»? Такое несчастье, я свою косметику в Уфе забыла!
...Мы уже начали дремать, когда Подлесный, наконец, закончил свой туалет и, забравшись на постель, довольно завозился.
— Вот теперь и поспим, — донеслись его слова.
И вдруг... что-то треснуло, шумно грохнулось,
Плеснулось и рядом раздались испуганные, приглушенные выкрики:
— Ох! Бр-р-р... Что там?
Мы подскочили, сели и... обомлели! Наш начальник барахтался в глубокой яме под обвалившимся полоком. Но вот, дико вращая глазами, он поднялся и начал карабкаться к нам, весь измазанный вонючей грязью!
— Ближе к печке держитесь, к печке! Вы извозите жижей и нашу постель, — закричал опомнившийся Надеждинский, помогая Подлесному выбраться из ямы.
— Бегите скорее в озеро, обмывайтесь! — закричал и я.
Подлесный вылез и, ничего не говоря, выскочил; из бани. Мы взглянули друг на друга и, как по команде, залились дружным смехом.
— Вот тебе и душистый вазелинчик! — закатывался Надеждинский, покачиваясь и поджимая живот.
— Хорошо, что здесь нет Жени. Она бы заболела от смеха! — сказал я успокаиваясь. — Что теперь с его постелью будет!
— Пусть лежит в яме до утра...Ик! Он завтра совсем выбросит ее, разве отстираешь? Ик! — еле ответил товарищ. От гомерического смеха у него открылась икота.
Около часа Подлесный отмывался в озере. Продрогший и сконфуженный забежал в баню. Молча растерся мохнатым полотенцем и забрался спать к нам в середину. Этим и закончился наш первый вечер в, «штаб-квартире» на кордоне.
«Крохаль» и его ребята завалили нас рыбой. Глядя на их богатые разнопородные и разновозрастные уловы, мы невольно поражались. Вот это рыбаки! Как они прекрасно знали озеро, тропы, повадки пищу рыб!
Придут, поставят улов и с жадным любопытство наблюдают за тем, что мы с ним делаем. Как про изводим промеры рыб, определяем содержимое желудков или возраст и пол. Однажды Мухорин спросил:
— Как вы у рыб года-то считаете?
— А как вы в лесном хозяйстве определяете возраст дерева? — задал я встречный вопрос.
— У дерева? По кольцам на поперечном срезе. Но тут надо уметь. Кроме крупных годичных колец есть еще и мелкие, они не в счет.
— Ну вот. Мы тоже по кольцам считаем на чешуе или костях. И тоже надо уметь. Кроме годовых колец есть и другие, которые новичка могут попутать.
— К примеру, у ерша как? У окуня, чебака либо щуки?
— У ерша хорошо видны кольца на отшлифованном слуховом камешке-отолите; у окуня — на жаберной крышке; у чебака — на очищенной обезжиренной чешуе, а щука... тут лучше позвонки, — сказал я.
— Вот как? По-разному, значит. А можно в трубку посмотреть? — спросил Мухорин, показывая на сильную лупу.
— Можно, — согласился я и показал ему разные чешуйки, кости рыб.
— Интересно. В деревне Верхние Караси у меня сват живет. Еще до революции, когда молодой был, поехал он с товарищем острожить. И вот встретили они большую щуку. Как бревно стоит! Испужались, а потом сват как ударил этого черта острогой. Что тут поднялось, мать честная! Страсть! Рванула рыбина и понесла, а сват за острогу-то держится, не отпущает. Всю ночь возила их эта щука по озеру. А как солнышко взошло, упарилась вконец, остановилась. Тут ее топором и добили, привезли в деревню. Страшно смотреть! Вся, говорили, мошком заросла, зубы как у бороны. Уж сколько она весила — не знаю. Одни говорили, что три пуда, другие — пять. Из брюха-то, сказывали, трех гусей заглотанных вытащили! Вот оно как. Ладно, а куда с такой рыбиной летом в деревне деваться? Продать? А кто купит? Почти каждый про себя промышляет. Разрубил сват добычу на части, да и роздал друзьям-приятелям. Ешьте!
Та-ак. Через долгое время поехал я в деревню с женой и дочкой Аленкой. Зашли к свату. И вот Ален-ка увидела на стене какие-то косточки. Нанизаны они на шнурке, да на гвоздике, как бусы, и висят. Известное дело, Аленка моя — ребенок. Дай ей эти косточки и все. Даже в слезы пустилась.
— Что это у тебя? — спросил я свата.
— Позвонки от той большой щуки, — ответил он. Снял костяные бусы с гвоздика и отдал Аленке.
Так щучьи позвонки и попали ко мне. Наверное, и сейчас где-нибудь валяются. Вот бы у этой рыбины года подсчитать! Лет сто потянет, нет? — спросил Мухорин, закончив рассказ о чудовищной рыбе.
