— Целых четверо маленьких попрошаек. Только не говорите мне, что жаждете взглянуть на их фотографии. Я умышленно не ношу с собой фотографии моих родных.
— Вот еще одна черта характера, из-за которой вам трудно понять американцев.
— Да что американцы — англичане ведь тоже путешествуют. И, распаковывая чемоданы, первым делом достают нечто вроде складного алтаря, на котором красуются все, кого они успели произвести на свет. О боже мой, да ведь если человек не способен запомнить, как выглядят его жена и дети, он просто их не заслуживает. Но почему вы заинтересовались моими внуками?
— Они ведь смотрят вестерны, верно? — спросил сэр Невилл, благодарно посмотрев на Билла, который несколько раньше навел его на эту мысль.
— Да что внуки! Я сам смотрю вестерны, старина. Жизнь была бы много беднее без столь простых выходов из положения и столь простых решений. Тем не менее это вымысел, а не реальная жизнь.
— Как бы далеко ни заходил вымысел автора, он ведь всегда — пусть отдаленно — основывается на реальной жизни.
— Верно, только людей таких в жизни не бывает, я это хотел сказать.
— Где-то они есть. Почти такие.
— Я вам не верю.
Сэр Невилл решил зайти с другой стороны:
— Если вам нравится опера, вы ведь обычно ходите в оперу ради музыки, а не ради сюжета, не так ли?
— Я не люблю оперу.
— Я тоже не люблю оперу, но если бы мы ее любили, то ходили бы в театр слушать музыку, а не затем, чтобы выяснить, кому достанется девушка, а кому — нож под ребра. То есть проникновенная мелодия может тронуть даже обывателя, в то время как история шута, в бурю и дождь несущего в мешке труп своей дочери, явно абсурдна.
— Верно… И все-таки было же дело буквально на днях: какой-то безработный комик — нелепейшее убийство века…
— Абсолютно точно. Вы сами сделали вывод, к которому я вел. Процесс, о котором вы говорите, даже бульварную прессу вынудил проявить интеллект, и она окрестила его «Делом Риголетто».
— Ваш вывод мне ясен. Я и сам к нему пришел. Нет такого абсурда, который не мог бы случиться в жизни. — И сэр Аарон неожиданно спросил: — Кто защитник?
— Крэмп.[16]
— Крэмп.
Оба произнесли это имя как нечто малозначительное, и, однако же, им было все сказано, будто собеседники обладали умением читать мысли друг друга. В интонациях не слышалось никакой злобы. Скорее даже звучал некоторый оттенок восхищения, и все же оставался стойкий привкус чего-то ограниченного, лишенного полета, ибо, разумеется, сама фамилия уже создавала ощущение узости и заземленности. Собеседники задумались.
— Я полагал, что защиту поручат Мод Эпсом.
— Так и было. Но человек, которого вы именуете «нашим американским гостем», дал ей отвод.
Сэр Аарон состроил гримасу.
— Он совершил ошибку.
— Разумеется.
— Ваша, должно быть, идея — пригласить Мод Эпсом?
— Сознаюсь — моя.
— Я так и думал. Что же, пообедаем? — сказал сэр Аарон, впервые за всю беседу по-настоящему оживляясь.
Вернувшись из клуба в свой кабинет, сэр Невилл отметил, что встреча с сэром Аароном успокоила его, насколько это вообще возможно при данных обстоятельствах. Во всяком случае, пища была съедобной. Полтора года назад «Кембл» пережил кулинарный кризис, но сейчас явно уже оправился. Сэр Невилл радовался этому, хотя был одним из очень немногих членов клуба, заметивших упадок, а ныне возрождение кухни. Теперь оставалась лишь одна неизвестная, или, вернее, фактически неизвестная величина: лорд — судья Плантагенет-Уильямс, которому надлежало слушать дело на предстоящей квартальной сессии в Хартфорде. Судья был стар — один из старейших, пользовался отменной репутацией, но как это следовало понимать — то ли «отменной» для своего почтенного возраста, то ли с точки зрения объективной оценки профессиональных качеств, — сказать было почти невозможно. Для процесса Крамнэгела сэр Невилл предпочел бы Джорджа Глэдборна или Говарда Фитцэндрю — судей более современных, в меру прагматичных, толковых и решительных, воспринимающих быстро меняющийся мир с чувством тревоги, не сужающим, однако, широты их мышления. А вот свидетельств того, что судья Плантагенет-Уильямс движется в ногу со временем, не было никаких, как, впрочем, и того, что он вообще сохранил еще способность двигаться. Он никогда в жизни не состоял ни в одном клубе, поэтому в том, что он добрался до высшей ступеньки в своей профессии, было нечто и сверхъестественное и одновременно пугающее. У сэра Невилла даже мелькнула мысль, что Плантагенет-Уильямс вполне мог достичь таких результатов неодолимой цельностью характера — качеством, вызывавшим отнюдь не меньшее количество судебных ошибок, чем многие другие качества.
Однако никаких мер принять было нельзя. Главному прокурору не подобает создавать впечатление, будто он пытается повлиять на судью перед началом процесса. Вот здесь-то и оказывалась полезной дружба — дружба, равно как клубы, которые при необходимости позволяли придать вид дружбы мимолетным знакомствам. Если человек предпочитает всех чураться и полагает, что подобная изоляция позволяет сохранять объективность и открытый взгляд на жизнь, ладно, это его личное дело. Однако ж сэр Невилл подозревал, что большинство тех, кто решается сохранять открытый взгляд на жизнь, приходят к подобному через некоторое время после того, как мозги герметически и навсегда закупориваются. Черт бы побрал эту демократию.
Сэр Невилл принял решение за день до суда. И сказал Биллу Стокарду, что на следующий день не придет на работу, Билл сразу же понял, в чем дело.
— Уж не хотите ли вы этим сказать, что едете в Хартфорд, сэр Невилл?
Сэр Невилл взглянул на него с некоторым раздражением. Не ответить совсем означало придать событию излишнюю значимость. Утвердительный же ответ непонятно почему заставлял его чувствовать себя виноватым.
— Почему бы и нет? — проговорил он.
— Надеюсь, этот процесс не превратится в навязчивую идею.
— Справедливость вполне может стать навязчивой идеей, Билл. И если навязчивая идея находит выражение в данном процессе, мне не остается ничего другого, как просто ей не препятствовать.
— Чем мне объяснять ваше отсутствие? Легким недомоганием?
— Это слишком уж в стиле Букингемского дворца. Просто отвечайте, что меня нет.
— Вы хотите, чтобы я поехал с вами?
— Я бы предпочел, чтобы именно вы говорили, что меня нет на работе. У вас это прозвучит убедительнее, чем у кого-либо другого.
— Пожалуй, вы правы. Благодарю вас.
Уровень личной свободы отнюдь не возрастает по мере продвижения человека по социальной лестнице — это сэру Невиллу было прекрасно известно. Будь он простым начальником тюрьмы, то мог бы удовлетворять свое любопытство по поводу Крамнэгела сколько душе угодно. Но главному прокурору это недоступно. Поэтому приходилось полагаться на источники столь же доброжелательные, сколь и далекие по кругозору и среде, — например, на инспектора уголовной полиции Пьютри.
— Чудной парень, — сообщил Пьютри.
— Похож на человека, спятившего после какого-то случая на войне — иначе и не объяснишь. По складу характера типичный сержант, или, точнее, фельдфебель. То совершенно толково рассказывает о своей профессии — а он прекрасно разбирается в полицейской службе, и у него дельные соображения: мы, правда, привыкли думать совсем иначе, но его соображения вполне могут и сработать, — в общем, профессионал, настоящий стопроцентный полицейский. Это с одной стороны. А потом вдруг ни с того ни с
