— Возмущает? Из этого следует, что он преданный ученик и замечательный сын.
— Ну, я мог бы понять, если бы они громили большой магазин или банк, но кондитерскую лавку?
— Кто может знать, где находится голова змея? При таком изощренном заговоре можно предположить, что она спрятана в самом неожиданном месте. Нет, дорогой полковник, нас обманывали больше тысячи лет. Чтобы обезопасить себя, мы должны уничтожить весь заговор без сентиментальных соображений.
— И все-таки вряд ли достойно нападать на маленькую лавчонку.
— А достойно обрекать на голод тысячи мелких лавочников, устраивая инфляцию?
— Нет. Наступила пауза.
— Полковник, — вновь заговорил Больман, уже любезнее, — рано или поздно это нужно сделать. Зачем ждать? Это только подорвет наши силы. Когда настанет время, нам потребуются вся наша фанатичная смелость, все наши железная дисциплина и солдатские доблести. Тогда поздно будет беспокоиться о сорняках в нашем огороде.
— Согласен, — произнес полковник и добавил в последнем порыве храбрости: — Но ты должен признать, еврейский вклад в немецкую медицину…
— Что? — прорычал Больман. — Он меньше, чем нулевой! Рюттельбергер изобрел сальварсан, а весь мир считает, что это изобретение Эрлиха. Почему? Если международный заговор способен создавать финансовую структуру общества, что ему стоит создавать и разрушать репутации? Иудейско-левантинский картель веками подрывал немецкую науку, немецкую медицину. Пора объявить об этом во всеуслышание.
— Но доктор Хайсе говорил…
— Кто-кто?
— Доктор Хайсе.
— Вот как? И что же он сказал вам?
— Что вклад евреев в немецкую медицину неоценим.
— Большое спасибо, что сообщили.
— Я не хочу навлекать на него никаких неприятностей… — нервозно заговорил полковник.
— Их не будет. Никаких, уверяю вас. Снова наступила пауза.
— Значит, считаешь, Ганса не следует переводить в другую школу?
— Полковник, — спокойно ответил Больман, — если вам не нравится, что ваш сын исполняет свой священный долг перед фюрером и Фатерландом, непременно переведите, только потом не удивляйтесь, если утратите всяческое уважение окружающих.
— Можно бы обойтись без оскорблений.
— Мы должны отбросить любезности! — выкрикнул Больман. — Если вы такой обидчивый, то скоро поймете, что в новой Германии вам нечего делать. Факты есть факты. Поскольку в качестве первого шага на пути к осознанию нашей геополитической участи мы должны сокрушить франкмасонство иудаизма, то давайте сделаем это беспощадной рукой, с холодным взглядом. Другого пути нет. Эта цель оправдывает любые средства. Отныне каждый, кто не герой, тот трус.
На кухне погас свет. Женщины шли к мужчинам в гостиную. Ганс на цыпочках вернулся к себе в комнату и всю ночь пролежал без сна.
На другое утро Ганс мог бы пойти в школу, но притворился, что плохо себя чувствует, и сидел в своей комнате, размышляя над подслушанными откровениями. Вот так, напрямик, с ним еще никто не разговаривал. Он был охвачен желанием повзрослеть, разобраться в проблеме геополитики, что бы она собой ни представляла. Тайна бытия, очевидно, заключалась в том, что все является не таким, как кажется. Для ребенка улыбка — это улыбка, радушное приветствие, знак дружбы. Для взрослого она может означать совершенно противоположное, признак того, что тебе лгут. Взросление — не что иное, как осознание этого.
Ганс стеснялся спросить, что такое геополитика. Когда ему это объясняли, он что-то прослушал. Но можно было не сомневаться, что это вещь хорошая, потому что имелась только у Германии и больше ни у кого, даже у иудейско-левантинского заговора. Может, в ее свете гуманнее было бы объяснить герру Фельдману, почему разгромили его лавку. В конце концов даже еврей заслуживает объяснения. Оно бы сделало всю акцию менее ребячливой, более взрослой и серьезной.
«Герр Фельдман, — объяснил бы он на месте Чюрке, — к сожалению, вы еврей, следовательно, соучастник всемирного иудейско-левантинского заговора. Мы не исключаем, что голова змея находится именно здесь, в вашей кондитерской. Говорите что угодно, но убедить нас, что это не так, вы не сможете. Поскольку наша цель — уничтожение всего стоящего на пути нашей геополитики, мы, к сожалению должны разгромить вашу лавку. Нам жаль, потому что раньше вы были очень добры к нам — внешне, разумеется. Только вам известен обман, крывшийся под вашей показной добротой. Мы уже способны понять, что под ней таился какой-то обман. Очень жаль, но ничего другого не остается. В новой Германии факты есть факты».
Вот как нужно было поступить. Чюрке свинья, жестокая, безмозглая свинья.
Ганс тщательно разработал свои планы. На другой день, в четверг, он по-прежнему оставался в своей комнате. Мать, решив, что ее мальчик скрывает какое-то более серьезное недомогание, стала звонить доктору Хайсе, но ее перебил голос полковника из соседней комнаты.
— В чем дело, Фридрих? Оставь меня в покое. Я вызываю доктора Хайсе.
— Доктор Хайсе умер, — объявил полковник, появляясь в дверях. В руке у него была газета.
— Умер? — повторила его жена, бережно кладя трубку.
— Об этом сообщается в газете. Он принял яд.
— Когда?
— Прошлой ночью.
— Но почему? Он был таким спокойным, таким рассудительным, — воскликнула фрау Винтершильд, внезапно расчувствовавшись.
У полковника мелькнула жуткая мысль, но он поспешил отогнать ее. Лицо его покраснело, он ответил как можно спокойнее:
— Не имею ни малейшего представления.
Ганса весть о самоубийстве Хайсе оставила почти равнодушным. Он знал его как врача, но был слишком юн, чтобы знать как друга. Так или иначе, из школы ушло трое учителей, и вопросов никто не задавал. Не спрашивать, как и почему, становилось нормой.
Попозже фрау Винтершильд, не удержавшись, позвонила фрау Хайсе, чтобы узнать подробности трагедии. Полковник не решался спрашивать, что ей стало известно, но его жена выложила все по собственной инициативе.
— Бедная Агнета держится замечательно, — сообщила фрау Винтершильд, — однако сообщила мне только, что вчера доктор был в хорошем настроении, потом к вечеру ему кто-то позвонил, и этот разговор, кажется, привел его в уныние. Примерно через четверть часа после его смерти за ним приехали гестаповцы.
— Какая трагедия, — произнес полковник.
На другое утро, в пятницу, Ганс объявил, что может идти в школу. Полковник сказал, что рад этому. Перед самым уходом мальчик взволнованно напомнил отцу, что это день получения карманных денег. Полковник полез в кошелек и дал сыну марку.
— Не ешь слишком много шоколада, — предупредил он. Ганс, не говоря ни слова, выбежал на улицу и со всех ног помчался в скобяную лавку, где купил перочинный нож с шилом. В школу он опоздал на десять минут.
В половине двенадцатого началась обычная пятнадцатиминутная перемена. Чюрке при всеобщем любопытстве неторопливо подошел к Гансу и спросил:
— Как рука, солдат?
— Как спина, трусишка? — ответил Ганс, слегка ошарашенный собственной смелостью.
Что такое?
Остальные ребята изумленно переглянулись. Несколько самых робких вышли во двор.
