– Ники, о чем они говорят?
– Понятия не имею.
– Ты же знаток всех местных языков.
Он молчал. Мальчишка с Халедом переговаривались и оглядывались, Ольга чувствовала себя неуютно. Один из французов, ехавших сзади, вдруг по-мушкетерски прицыкнул на лошадь и помчался галопом, обдав Ольгу с левой стороны градом мелких холодных брызг.
– Черт тебя побери!..
Небо над головой вдруг как будто дернулось, проткнутое чем-то тупым и длинным, Ольга посмотрела с недоумением, приставив ладонь козырьком к глазам, Ники замер с камерой на плече, лошадь под бравым французом резко и странно скакнула вбок, так что он едва удержал ее.
Далеко впереди из склона в разные стороны выплеснулась земля и спустя несколько секунд отдаленно бабахнуло. Мальчишка-проводник и Халед громко и сердито закричали друг на друга, потом мальчишка повернулся к ним, вытянул грязный указательный палец в сторону гор:
– Талиб! Талиб!..
Ники махнул на него рукой, и он моментально заткнулся. Ники как-то умел их останавливать, и они почему-то его слушались – все, как один.
– Американцы?!
Подскакал француз и стал что-то возбужденно кричать. И сзади все тоже загомонили, и маленький оператор-японец застрекотал, сдерживая свою мохнатую степную лошадку.
Война неожиданно для всех стала похожа на всамделишную.
Ну что? Будет продолжение – налет, обстрел, бомбежка?
Сколько на самом деле стоят «горячие» новости?! Столько же, сколько и жизнь? Или дороже? Или все- таки дешевле?!
Ники не отрывался от камеры. Снаряды больше не падали. Ольга вдруг поняла, что очень замерзла – так, что пальцы не разжимаются. Она вымокла почти по пояс, и ветер теперь казался холодным и плотным.
Вот сейчас грянет
Лошади остановились, дошли до какой-то определенной черты, за которую им было нельзя, и журналисты живо попрыгали с них – все странно возбужденные, как будто навеселе или и впрямь пережившие бомбежку.
Ольга сунула руки в лямки операторского рюкзака.
– Ты куда?!
Она оглянулась, Ники стоял спиной, но тем не менее за ней «присматривал»!
– Я найду командира, договорюсь об интервью. Халед со мной.
– Да, давай!
Вдалеке еще бабахнуло, гораздо тише, эхо прокатилось по всем склонам и кануло за дальней горой.
– Ольга, оставь рюкзак, там аккумуляторы!
Она стянула рюкзак, кинула в пыль и помахала Халеду. Стремительно темнело, и ей неожиданно и очень сильно захотелось «домой» – в гостиницу, где горит желтый дрожащий свет, где булькает вода в поллитровой банке, и пузырьки отрываются от спирали кипятильника, и канонада где-то очень далеко, и можно лечь на трясущуюся сетку, застланную жидким матрасиком, и подумать – просто так.
В прошлый раз она решила, что больше никогда и ни за что не поедет на войну – сколько можно?! Ники говорит, что его «тянет», а она-то?! Ее разве тоже «тянет»?!
И еще вспоминала о том, как Бахрушин добыл елку.
До последней минуты елки у них не было. Тридцать первого после восьмичасовых «Новостей» она притащилась с работы – ей очень повезло на этот раз, она оказалась не занятой в ночном эфире. Снег сыпался, мелкий, острый, и Москва неожиданно поехала после нескольких дней мертвого стояния в километровых пробках. От телевизионного здания на 5-й улице Ямского Поля, откуда выходили «Новости» Российского канала, Ольга добралась до дома за полтора часа.
– Рекорд трассы, – констатировал Бахрушин устало, когда она позвонила ему и сообщила радостно, что уже приехала.
– Да не рекорд трассы, а наоборот! – закричала она. – У нас что, Новый год будет без елки?!
– Подожди, Ольга, – попросил Бахрушин через паузу. – Какая елка, а?
– Зеленая. – Почему-то она чуть не плакала, хотя в склонности к истерикам замечена никогда не была. – У всех Новый год сегодня, Лешка! А у нас елки нету. Ну, почему ты не купил?!
– Я… забыл, – признался Бахрушин через некоторое время. Ему было стыдно, что он забыл такую важную вещь. – Но я… куплю. Завтра куплю.
– Лешка, ну что ты говоришь?! Завтра первое. А второго ты улетаешь! И зачем елка первого числа?! И где ты ее возьмешь?! Завтра все, все будет закрыто!
– Да ничего не будет закрыто, и куплю я…
Тут она вдруг заплакала, и Бахрушин начал растерянно ее утешать, а потом замолчал и только слушал, как она всхлипывает в трубке – его жена! Она никогда не плакала, по крайней мере он никогда не видел ее
