Да за эти слова, за улыбку эту – не только в тюрьму, она на эшафот пойдет.
…Следствие длилось два месяца. Судебное заседание заняло двадцать пять минут, из которых десять ушло на чтение заранее написанного и отпечатанного приговора. Судья – толстая тетка в перманенте – была простужена, куталась в пуховый козий платок и несколько раз прерывала чтение, чтобы прокашляться.
Общественный защитник под столом решал кроссворд, прокурор тоскливо косился на часы и думал, что, если бы в этом деле не была как-то замазана областная администрация, Громова вполне могла бы получить срок условно.
Пока судья зачитывала приговор – два года с отбыванием в колонии общего режима, – Громова сидела тихо, сгорбившись и уставившись в пол. Судья опасалась, как бы осужденная не выкинула какого коленца напоследок – такие вот, тихие, бывают с сюрпризами, сидит-сидит, а потом устроит истерику, вцепится в решетку и давай орать… А то в обморок свалится. Однажды даже «Скорую» пришлось вызывать.
Но Громова истерик не устраивала, спокойно дала себя увести.
Где-то снаружи лаяли собаки. Бетонные стены, потрескавшаяся плитка на полу. И шеренга раздетых догола женщин – молодые, старые… Несколько десятков. Только эсэсовцев в высоких фуражках не хватает и трубы крематория за окошком. Впрочем, труба имелась – в зоне была своя котельная.
Ольга переминалась босыми ногами по ледяному полу. Происходящее напоминало один из ее кошмаров, с той разницей, что никакой это был не сон. Тусклые лампы под потолком, стальные двери, серые коридоры – все настоящее, на самом деле.
Плечистая надзирательница – кровь с молоком, румянец во всю щеку, черные кудри из-под форменной ушанки – снимала с полки казенные ватники, складывала на длинный струганый стол. Ее напарница – немолодая, сухощавая, с густо подведенными синим глазами – раскладывала поверх ватников белье, торопила очередь:
– Чего встала? Получай, расписывайся… Спиной повернись! Передом! К стене! Не спать там! До ночи простоите!
Сунув очередной осужденной казенное бельишко, она повернулась к напарнице, продолжая прерванный разговор:
– Так вот, я ему говорю: чего ж ты суп не выключил?! А он мне – да я и не видал, что он кипит. Давай проходи туда!
– Ну и чего?
Черноволосая ловко распотрошила новый тюк с ватниками.
– Чего-чего? Выкипел весь! Пришла я, по всему дому вонища, не продохнешь!
– А кастрюля чего? Сгорела?
– Сгоре-е-ела! Я ему – давай покупай мне новую! Студень на Новый год в чем я буду варить? К стене! Задом повернись!
– А ты как варишь?
– Да как все, так и я. Покупаю бульонку, тут самое главное так попасть, чтобы не только кости, но и мясо на них было, я в палатке беру, которая на базаре сразу с правой стороны… Ты чего ревешь, корова?! Расписывайся давай! К стене проходи! В первый раз небось… Они по первому разу все нежные такие, не дотронься! Ну вот, и на ночь надо, чтоб в холодную воду, мясо-то. Глаза разуй, корова! На меня смотри!
Ольга замерла перед надзирательницей.
– Задом повернись! Руки, руки в стороны!
Холодные шершавые ладони прошлись по плечам, бокам, ягодицам. К горлу подкатила тошнота.
– Чего встала?! Поворачивайся!
Надзирательница крепко ухватила Ольгу за подбородок, сунула указательный палец ей в рот, оттянула щеку, будто ярмарочной лошади…
– Туда теперь!
Толкнула Ольгу в спину, отряхнула руки о юбку.
– А я на ночь в воду не кладу. Чего ему киснуть-то? – Молодая сунула Ольге ватник и белье. – Проходи, проходи! Да ты что творишь-то?! Ты мне щас языком своим все мыть будешь! Галя! Ты погляди!
Ольга стояла у стены на коленях, тяжело дыша. Подышав, она сложилась пополам, и ее снова вырвало – прямо под ноги надзирательнице с подведенными синим глазами.
В то самое время, когда Ольга корчилась на полу у бетонной стены приемного отделения колонии номер 1234 общего режима, ее обожаемый муж сидел перед телевизором и, не отрываясь от экрана, жевал бутерброд со своей любимой полукопченой колбасой.
– Российская сборная по футболу проведет отборочный матч в Мадриде уже в следующем месяце… – бубнил диктор. – А сейчас – прогноз погоды.
Стас потянулся за следующим бутербродом. Заверещал дверной звонок. Как был, с бутербродом в руках, Стас поплелся в прихожую. И кого там принесло? Поесть спокойно не дадут!
За дверью стоял Митяй, закадычный друг.
– А! Митяй! Че тебя давно не видно? Заходи давай, щас мы с тобой водочки накатим, киношку посмотрим…
Но Митяй заходить не стал, а молча, с разворота, засветил своему лучшему корешу в челюсть.
Коридор был длинный, темный, без окон – только тусклые лампы в железных намордниках под потолком… Каждый раз, сворачивая за угол, Ольга надеялась, что уж теперь-то точно увидит выход, но выхода все не было – только серые стены, ряд мигающих жиденьким желтым светом лампочек да стальные двери с глазками и засовами по обе стороны – камеры.
Ольга вдруг подумала, что, может, это и не камеры никакие, а за одной из этих дверей – выход, солнце, люди… А она, глупая, проходит мимо?
Она потянула за ручку ближней двери. Та с лязгом отворилась. Нет, это был не выход. За дверью Ольга увидела судебный зал заседаний. Судья – та же, что читала ей приговор, в пуховом платке поверх мантии, выговаривает что-то плачущей девушке с косичками. Услышав скрип открывшейся двери, судья подняла глаза, заметила Ольгу.
– Вы – следующая! Пройдите!
Ольга шарахнулась, захлопнула дверь, побежала дальше по коридору и… уперлась в очередную дверь.
Эта дверь вела в большой, плохо освещенный класс. Доска на стене, парты, а вместо учительского стола – мольберт. Рядом с мольбертом – девочка. Да это же она, Ольга. Только маленькая, рисует грачей на березе. А рядом – ее учитель, Григорий Матвеевич. Ольга, улыбаясь, заспешила к нему.
– Григорий Матвеевич, как же хорошо, что я вас нашла!
Учитель обернулся, и Ольга вскрикнула в ужасе: никакой это был не Григорий Матвеевич! Пальто – его, шляпа – серая, с помятыми полями – тоже, но между воротом пальто и полями шляпы зиял провал, там ничего не было, кроме сгустка темноты. Ольга выскочила – прочь от этого наваждения, прочь от человека без лица! Бегом по коридору, дальше, дальше, а вот и выход! Вниз по ступенькам, за угол – и вот она дома, слава богу! В своей квартирке, в гостиной. Только как-то странно выглядит ее квартира. Пыльная, с засохшими цветами в вазах, и патефон на серванте. Сроду у них никакого патефона не было, зачем Стас его купил?
Крутится, заедая и шепелявя, пластинка, кто-то дребезжащим голосом поет о любви и осенних астрах. Ольга зовет: «Стас!»
Открывается дверь спальни, а на пороге – не Стас, Митяй.
– Потанцуем, Оля?
Ольга пятится, машет руками:
– Где Стас? Что ты с ним сделал?
Почему-то она знает: что-то Митяй со Стасом сделал плохое.
– Брось, ничего я с ним не сделал, – Митяй растягивает бледные губы в нехорошей ухмылочке. – Просто он сейчас занят.
Митяй открывает дверь спальни, и Ольга видит, как Стас танцует с тюремной надзирательницей. Губы у
