Стерлитамак. Федя? Федя!
– Приеду, подпишу, не суй, я чего не читал, не подписую, поняла?!
– Поняла, не подписуешь!
Люсинда сопела, надевала куртку. На глаза у нее опять наворачивались слезы, только на этот раз слезы поражения.
Гитара звякнула, и Люсинда прижала ее к груди.
– Ка-акой у тебя бюст, Окорокова, – протянул ужасный продюсер, – с твоим бюстом только в стриптиз! В церковный хор не возьмут, до искушения недалеко!
Они вышли на улицу, к красному, длинному, хищному «БМВ», и Федор открыл ей дверь. Люсинда села. Ей было на все наплевать, даже на «БМВ». Особенно на «БМВ».
Он плюхнулся на водительское место, так что машина просела, повернул ключ и вылетел с пятачка перед шикарным зданием, где проходило «прослушивание».
– А чего тебя в Москву понесло? Ты откуда? Из Таганрога?
– Нет, почему! Я с Ростова.
– Ах, с Ростова! А чего ехала-то пять лет назад?
– В консерваторию поступать, – буркнула Люсинда.
– Ну и как? Поступила?
Она покосилась на него. Он ухмылялся, крутил головой и вел свою машину так, как будто она была бумажным змеем и он держал ее одним пальцем.
– А живешь с кем? С хахалем?
– С теткой. Только она сейчас в больнице.
– Старая?
– Да не, не очень. Просто ее отравили.
– А-а, – протянул продюсер. – Бывает. А кто отравил? Ты, Окорокова?
– Не, не я. Мы не знаем кто. Может, Павел Петрович разберется, а мы не, не знаем. Нам сейчас налево, на бульвар.
Он повернул налево, дернул веревочку бумажного змея, и тот легко и свободно, совершенно счастливый в своей свободе, полетел налево, перелетел бульвары, еще повернул, завис и спланировал прямо перед Люсиндиным домом.
– Ну, бывай здорова, Окорокова, – попрощался продюсер. – Пашке кланяйся, скажи, век его не забуду. Поняла? Повтори!
– Да чего еще повторять, – сказала уставшая от унижений Люсинда. – Спасибо вам большое, товарищ продюсер!
– Тамбовский волк тебе товарищ!
Она выбралась с низкого сиденья, чуть не свалилась, осторожно вытащила свою гитару и побрела в подъезд.
И, наверное, для того, чтобы полновесно и глубоко завершить этот удачный день, начатый в больнице у тети Верочки, из темного нутра подъезда навстречу ей вышел Ашот. За ним телепался Димарик, похожий на огромную раздувшуюся медузу в негнущейся кожаной куртке.
Люсинда сделала шаг назад.
«Гитара, – стремительно пронеслось в голове, – они будут меня бить и сломают мою гитару!»
– А вот как хорошо, – произнес Ашот с сильным акцентом. – А вот она сама! А мы в дверь звоним! Зачем звоним, когда она тут!
Они приближались, и в лице Димарика явственно читалось все, что они ей приготовили, от начала и до конца. Оно было плоским, белым, сальным и ухмылялось гадко.
– Почему на работу не идешь?
Люсинда облизала губы.
– Я больше у тебя не работаю, Ашот.
– Да что ты говоришь? И у кого же работаешь?
– Я уезжаю домой, – твердо сказала Люсинда. – Хватит.
– Э-э, нельзя тебе домой. Домой можно, когда долг отдашь! А пока не отдашь, нельзя домой!
– Да чего с ней цацкаться! – прошипела медуза и плюнула на асфальт. – Давай я машину подгоню, и того!.. Еще разговаривает она!
– Я тебе ничего не должна, Ашот, – заявила Люсинда отважно.
Что бы они ни сделали с ней потом, просто так она не дастся. Она высокая, сильная, хоть как-нибудь успеет им досадить, хоть морды расцарапать!..
– Э-э, как не должна? Должна! Я тебя учил, я тебя кормил, ментам в обиду не давал! Отдай долг, и с богом, а так нельзя!
– Ты меня не кормил, это я для тебя вкалывала! – закричала Люсинда. – Что ты мелешь, морда
