– В какую, твою мать, игру?! – заревел доведенный до отчаяния Глеб Звоницкий. – Как вы играли?
Генка перепугался.
– Она загадывала вещи, а я должен был их отгадать. На ощупь. Ну, что это – духи, или салфетки, или записная книжка! Она держала вещь в сумке в своей руке, а я должен был нащупать и угадать, и если угадаю, она меня поцелует. Но я ни разу не угадал.
– Слушай, – сказал Глеб Кате и вытер пот со лба. – Ты права. Он не просто дурак. Он клинический идиот. Куда Любовь Ивановна-то смотрела?!
Катя молча и печально пожала плечами.
– Хорошо, – сказал Глеб злобно. – Поехали. Кать, ты нас отвезешь.
– Куда?! – заверещал Генка и попятился к стене, как будто собирался уйти сквозь нее. – Я никуда не поеду! Я не хочу в милицию! Ни за что! Я не поеду с вами, с ума сошли? А вдруг вы меня убьете и труп закопаете!
– Если ты не перестанешь орать, я именно так и сделаю, – пообещал Глеб. – Кать, мне надо в гостиницу. Ты поедешь со мной. Этого мы запрем в моем номере. Он там посидит спокойненько, а я подумаю, что с ним делать. Давай. Пошли.
В круглом уютном лобби-баре почти никого не оказалось, и вообще в отеле было пустовато – осень в Питере не самое лучшее время для экскурсий и прогулок. Желтый приглушенный свет торшеров отражался в многочисленных зеркалах, дробился и удлинялся, и казалось, что в баре наступили уютные теплые сумерки, а разгулявшаяся за окнами непогода – пусть ее, здесь она не страшна, и весело и уютно было сидеть на плюшевом диванчике, радуясь теплу и приглушенному свету торшеров!..
Владик, предвкушая удовольствие, попросил виски, огляделся и тут только заметил Хелен, скрючившуюся на диване в самом углу.
– Елкин корень, – себе под нос пробормотал Владик Щербатов.
Уйти было невозможно – виски-то он уже попросил! Сделать вид, что ее не заметил, тоже нельзя – он уже заметил! Пришлось покориться и подойти.
– Здрасти, Елена Николавна! Это вы?! А это я!
– Зачем вы все время корчите из себя какого-то шута горохового, Щербатов? – устало спросила Хелен.
– Ну, так сказать, в связи с тем, что я и есть шут гороховый! А чего это вы в номер не пошли, а решили здесь засесть?
– Захотела и сижу, – сказала она холодно. – Думаю вот, что буду теперь делать, в номере тоска, здесь хоть какие-то люди…
– Да ладно, – Владик сбоку посмотрел на нее. – Чего уж вы так убиваетесь-то? Говорю вам, утро вечера мудренее, завтра получите ваше теплое место обратно! Он выспится, поймет, что ему без вас не справиться, и примет обратно на работу.
– Я не хочу к нему на работу.
– Я ничего не понял, – искренне сказал Владик, помолчав. – А чего вы тогда убиваетесь?
Она вдруг улыбнулась.
– Я убиваюсь потому, Владислав, – выговорила она отчетливо, – что мир так несовершенен. Ясно вам?
– А по-моему, ничего.
Она покачала головой:
– Нет. Несовершенен. Просто ужасно. Если бы вы знали, Владик…
Издалека к ним подходил высокий человек в костюме. Владик видел его несколько раз за конторкой, кажется, это был начальник службы портье.
– Простите, пожалуйста, – сказал он со сдержанной сердечностью и, как фокусник, вынул из-за спины большой белый конверт и протянул его Хелен. – Вам просили передать еще днем, но мои девушки забыли положить это в ваш номер. Простите.
На конверте большими, четкими, крупными буквами было написано: «Елене Абрамовой».
– Спасибо, – кивнула Хелен, отпуская любезного портье, и стала не спеша, ровненько отрывать длинный белый край.
Владик не мог оторвать от конверта глаз.
– Это второй экземпляр договора прислали, – сказала она, мельком глянув на Щербатова. – Что с вами, Владислав?
– Ваша фамилия Абрамова?
Он смотрел на нее так, словно вдруг увидел привидение, и она усмехнулась прямо ему в лицо.
– А что тут такого? Хорошая фамилия! Это я на работе Хелен Барно! Да вы же сегодня утром диктовали мою фамилию вашему врачу! Дима Абрамов мой сын, а я… да. Я Лена Абрамова. Эх вы! А еще шпион.
– Этого не может быть, – возразил Владик. – И я не шпион.
Девушка в русском переднике и наколке материализовалась возле них и проворно расставила на столе чайник, чашку, лед в небольшом ведерке, виски в широком круглом стакане и еще что-то приятное и утешительное.
Владик залпом выпил виски и аккуратно вернул стакан на стол.
Вон оно где его настигло. Его самое стыдное, самое гадкое, самое пошлое воспоминание в жизни.
И как это он проглядел, на самом-то деле!..
– А ты… сразу меня узнала?
Она кивнула.
– В тот же день. Как только ты появился первый раз. Я думала: ну, вот и пришел мой черед. Теперь я буду ему мстить.
– У тебя получилось.
Она пожала плечами:
– Нет, Владик. Ничего у меня не получилось. Какая-то ерунда вышла.
Владик Щербатов неожиданно поднялся с дивана и ушел. Хелен проводила его взглядом и стала смотреть в окно, на фонарь. Фонарь был питерский, в чугунных розах и завитушках, мелкий снег крутился и вился вокруг него.
– Почему ты мне не сказала сразу?
Хелен вздрогнула и оглянулась. Владик вернулся и стоял над ней. В руке у него был стакан, налитый почти до краев.
– Тебе завтра работать, – равнодушно напомнила Хелен. – Тебя-то еще не уволили!..
– Ничего, как-нибудь. Так почему ты мне сразу не сказала?
– А что я должна была сказать? – вдруг обозлилась она. – Здравствуй, Владик, это я, твоя одноклассница, которую ты чуть до самоубийства не довел! Теперь мы будем дружно и весело трудиться вместе?! Так, что ли?
– Да, – согласился Владик. – Это очень глупо.
И сделал большой глоток.
– Как же ты меня терпела столько времени?
– Я очень старалась сжить тебя со свету, – призналась Лена. – Но у меня ничего не получалось. Ты всегда выходил сухим из воды. Ты еще в школе как-то так со мной разговаривал, что я ничего не могла сделать. Защититься никак не могла, понимаешь?
– Понимаю, – согласился Владик. – Я все понимаю и все помню. Я еще не выжил из ума.
Они помолчали.
– Как мне хотелось тебе отомстить! Ты даже представить себе не можешь! За все, что ты со мной тогда делал. И не ты один!
– Но я очень старался, – напомнил Владик. – Мне нравилось, что я вроде имею над тобой власть. Ты меня боялась больше других, и я особенно над тобой издевался. Помнишь, как я тебе записки писал, якобы от тайного поклонника?
У нее вдруг так загорелись лицо и уши, будто внутри головы включили свет.
– Не смей, – тихо и грозно сказала она. – Не смей мне это напоминать! Ничего хуже со мной никогда не было. Даже на этой гребаной работе мне лучше, чем было тогда, в школе!
