– Знакомые перестанут с тобой здороваться, деньги у тебя кончатся раз и навсегда, потому что на все авторские права наложат арест. Нет, ты послушай! – прикрикнул он, потому что дочка академика замотала головой, и слезы полились по розовым детским щекам. – Во время следствия он будет сидеть в «Матросской Тишине», и по вторникам и пятницам, или когда там у них приемные дни, ты будешь выстаивать очереди, чтобы передать ему чай и кальсоны!
– Валя!..
– У него начнется туберкулез, а суда все еще не будет. Твою мать немедленно отзовут из Сирии, и ее карьера кончится! Суд покажут по всем каналам, если твой отец, конечно, до него доживет!
– Валя!..
– Ты станешь дочерью врага народа. Хотя, конечно, сейчас не тридцать седьмой год и на поселение тебя, видимо, не вышлют.
Она уже рыдала, как ребенок, размазывала по лицу горючие слезы. Интересно, подслушивает Маша или нет?..
Он бы на ее месте подслушивал. То, что он намеревался сказать дальше, не было предназначено для Машиных ушей, поэтому он поднялся из кресла и ушел в «комнату отдыха», где стоял телевизор, диван и небольшой шкафчик с бокалами, виски и минеральной водой. Все как у больших.
Мика потащилась за ним.
– Ну… что? Что же… делать? Что делать, Валя?
Валентин Дмитриевич плеснул себе виски, хотя пить ему вовсе не хотелось, но так принято было. Демонстрация глубоких душевных мужских переживаний – стопка и сигарета!..
– Я сказал тебе, что нужно делать. Или ты сумеешь отправить весь компромат… туда, где он не будет опасен, или нет.
– Но откуда ты знаешь, что у них… не останется ничего… такого?! Откуда ты знаешь, что, если мы… если я… смогу переправить эти бумаги, отцу больше ничего не будет угрожать?! Ты же не работаешь… в спецслужбах!
Вот до чего она додумалась! Молодец!
Это был самый… трухлявый пункт во всем его плане, и он знал об этом. Если только она начнет разбираться, всему придет конец. Он должен заставить ее безоговорочно верить ему – и только. Выполнять его распоряжения.
Как это называется в кино?
Зомби. Вот как. Книга про инопланетян «Вечный зов».
– Твой отец гений, – сказал он с нажимом. – Он гений во всем. Он неосторожен и неразборчив в контактах. Он и не подозревает, за что именно ему платят. Ты что, маленькая? Ты не знаешь, откуда берутся деньги?! На твою сытую жизнь, на твои шмотки и салоны?! Или ты думаешь, что у российских ученых такая зарплата?!
– Нет, я знаю, но у него гранты…
– В десятки тысяч долларов?! Ты хоть когда-нибудь смотришь телевизор?! Ты знаешь, что там показывают!? Сейчас сажают за меньшее! Какой-то идиот на Дальнем Востоке продал японцам метеорологическую карту, так его три года таскали по судам и следственным изоляторам! А твой отец не метеоролог, черт возьми!
Валентин Певцов гремел и бушевал и словно со стороны оценивал ее состояние – удалось ему запугать ее окончательно или еще нет. Поднажать, «прибавить газу», или уже достаточно.
Мика больше не рыдала, закрывала лицо руками и таращилась на него огромными испуганными глазами.
Вот уж точно Тягнибеда, одно слово!..
– Никто ни о чем не узнает, если нам удастся скрыть эти бумаги. Это я тебе гарантирую. Если нет, то это больше не мои проблемы. Я не стану тебе помогать. Выпутывайся как знаешь!
– А может… Валя, ты не сердись, а послушай меня… Может, лучше… просто поговорить с Ильей, а? Ну, просто объяснить ему все, и он…
Валентин Дмитриевич поперхнулся своим виски и закашлялся.
Вот до чего дошло! Она просто поговорит с Ильей!..
– Хорошо, – сказал он холодно. – Говори с ним. Говори с кем хочешь, только ко мне больше не обращайся. Я ничем не смогу тебе помочь.
Он залпом допил виски, поморщился и поднялся. Сеанс окончен. Граждане, довольные, расходятся по домам.
Мика, натурально, пришла в ужас.
– Валя, я же просто предложила! Я не справлюсь одна! Как же так!..
– Я устал тебе повторять, – сказал он медленно. – Если ты хочешь спасти своего отца, ты должна переправить его бумаги на Запад. Заодно это будет… страховка, если хочешь. С такими бумагами его примут везде. Если ты боишься, я готов уважать это чувство, но помочь уже не смогу. Может, твой бывший муж придумает лучшую схему. Поговори с ним. Почему бы нет?
Это прозвучало как приговор. Тот самый, который окончательный и обжалованию не подлежит.
Он и сам порадовался тому, как трагично это прозвучало.
И в тот же момент он почувствовал, что она приняла решение. Она вся собралась под белой курточкой, вытянулась, как на смертном одре, – и решилась.
