– Ты прав. – Она вскинула голову и бесстрашно посмотрела ему в лицо. – Ты прав. Я сделаю все. В конце концов, это мой долг. Говори, что нужно делать, и давай бумаги.
Он выиграл. Рубикон перейден, и мосты сожжены.
Впрочем, он всегда путал Рубикон с Карфагеном.
Наталья Завьялова торопливо причесала перед зеркалом кудри, будь они неладны, посмотрела так и эдак и вздохнула протяжно. Водолазочка была узковата, подсела после стирки, и бюст выпирал над лифчиком двумя «плюшками».
Ужасно. Но ничего. В аптеке она наденет халат, и будет не так заметно.
Все же она попыталась законопатить «плюшки» краем лифчика, но безрезультатно, и посмотрелась в зеркало еще раз. Ничего хорошего, только щеки покраснели, отчего физиономия стала казаться еще полнее.
Ну почему, почему она не так хороша и стройна, как Анфиса?! Почему одним все, а другим ничего?
– Почему-у одним все-о-о, – пропела она на мотив «Я люблю тебя, жизнь!», – а другим ничего и не надо?! Витя, вставай! Вставай, я уезжаю!
Из комнаты донеслось сонное мычание, которое означало, что сердечный друг Виктор повернулся на другой бок, что стоило ему массы усилий, и заснул еще крепче.
– Витюша! Вставай, Витюша, солнышко!
За окном лил дождь, и от этого дождя, холода, весенней маеты и серости спать хотелось ужасно. Зарыться бы в нору, навалить на себя одеяло потеплее, сунуть нос в любимую подмышку и спать, спать…
Наталья зевнула тихонько, одернула водолазочку, посмотрела на себя сбоку – изо всех сил втягивая живот, так что дышать не было никакой возможности.
Все равно ничего хорошего. Ничего, ничего…
Глаза, что ли, накрасить?
Альтернатива была не слишком радостной. Или она красит глаза и опаздывает на маршрутку, которая идет в семь тридцать, и едет на следующей, которая, как пить дать, будет переполнена. Или она не красит глаза и остается… несовершенством во всех отношениях.
Красить или не красить, вот в чем вопрос!
– Витя-я-я! Вставай!
– М-м-м?.. – Витя, я ухожу, завтрак остынет! Вставай!
– М-м-м?..
Наталья перестала втягивать живот, потому что очень хотелось дышать, кинула в раковину щетку и бросилась в комнату.
– Солнышко мое, вставай! – пропела она и чмокнула Виктора в лысеющую макушку. – Ласковый и такой красивый, может быть, это любовь, я не знаю, но очень похоже на рай. Лай-ла-лай – ла-лай!
Какая любовь? Никакая это не любовь, и на рай не похоже, и красоты тоже нету!
– Опять вставать, – проныл из подушки Виктор, – а может, я сегодня на работу не пойду, а? Может, я заболею?
Эта мысль так его воодушевила, что он приподнялся и посмотрел на Наталью.
– Слушай, имеет право человек заболеть?
– Не знаю, – сказала Наталья, вытаскивая из гардероба курточку. – Наверное, имеет. А что? Ты плохо себя чувствуешь?
– А ты хорошо? – язвительно поинтересовался Виктор.
– Нормально.
Красить глаза или не красить? Стоит красота места в маршрутке или не стоит?..
– Тебе всегда хорошо, – обессиленно пробормотал Виктор и снова упал, – а вот мне плохо. Вызову-ка я врача, а? Весна, а у меня, может, грипп?
– У тебя грипп?! Глаза не накрашены, так хоть куртку весеннюю надеть!.. Для разнообразия и улучшения жизни!
– У меня все болит, – пожаловался он, – все кости ноют! Если ты просыпаешься утром, и у тебя ничего не болит, значит, ты умер! – продекламировал он.
– Это кто тебе сказал? Евгений Петросян в «Смехопанораме»?
– При чем здесь панорама?! Я не хочу вставать! Я устал, как сапожник! Я вымотался! Может человек устать, в конце концов?!
Наталья промолчала. «Молния» на куртке не застегивалась.
– Ну что ты молчишь?! Ну что ты молчишь, а?
– У меня «молнию» заело!
– И черт с ней!
Наталья сопела, тянула «молнию». Как же «черт с ней», когда ее заело, и глаза не накрашены!
