предупрежу, что ты попозже приедешь. Только паспорт захвати, там паспорт спрашивают… Пойдем, я тебе все отдам. Надо же, весь день помнила, что тебя нужно в налоговую отправить, а вот чуть не забыла… Хорошо, что ты далеко не ушла.
Лучше бы ушла, мрачно решила Клавдия.
«Зайти в налоговую» – это удовольствие на полдня. Там очередь, как в былые времена перед американским посольством. А налоговые барышни еле шевелятся. Им-то спешить некуда, от них несчастные страдальцы, вынужденные платить налоги, никуда не денутся. Как будто не денежки им подносят на блюдечке с голубой каемочкой, а дохлых лягушек.
Но не спорить же с заместительницей!
Конечно, Клавдия возьмет бумаги, и много часов промается в очереди, и вынесет все налоговое хамство, и будет униженно благодарить, если барышня, принимающая бумажки, не швырнет их ей в физиономию по причине отсутствия запятой, которую необходимо поставить той же ручкой. Если ручка другая – расстрел и конфискация имущества, десять лет без права переписки, каторжные работы и электрический стул.
Улыбаясь, как побитая собака, пытающаяся сохранить остатки своей собачьей гордости – мне, мол, все нипочем, можете побить еще раз, – Клавдия поплелась за Натальей Васильевной обратно в аптеку и долго выслушивала инструкции, что именно и в какое именно окошко следует совать и как именно следует ублажать налоговую барышню, занимавшуюся делами их аптеки.
Ну и ладно. Ничего. Подумаешь, заеду в налоговую, первый раз, что ли…
В конце концов, у нее сегодня необыкновенный вечер. Сегодня с полным правом она будет звонить Андрею Ларионову и разговаривать с ним. И он будет ее слушать не потому, что она подруга его сестры, а потому, что он сам просил ее позвонить. Потому что он за нее беспокоится.
Неизвестный Дима, которому Андрей поручил наблюдать за ней, где-то совсем близко, и можно не волноваться, что у нее опять отнимут сумку или убьют на страшном безлюдном пустыре около дома.
Сегодня – не убьют. Сегодня она всесильна, потому что днем Андрей позвонил ей, и кто-то свой сейчас где-то близко, хоть Клавдия его и не видит.
Дима Мамаев увидел, как она свернула в сторону метро «Маяковская», и проводил глазами «Жигули», выехавшие на улицу Чехова.
Странно. Почему соглядатай не поехал за ней на метро?
Уверен, что по дороге она никуда не зайдет, не заедет, не отправится ночевать к родителям или к подруге? Сколько же времени за ней ходят, если успели так хорошо изучить ее привычки? И почему так уверены, что эти привычки неизменны?
Дима включил зажигание.
Адрес рыженькой аптекарши майор Ларионов написал ему на липкой бумажке еще утром, и Дима прилепил эту бумажку себе в блокнот. Он был уверен, что доберется до ее дома раньше, чем она сама.
Дима работал в уголовном розыске совсем недавно и многого еще не знал, но, когда у замызганного подъезда неказистой «хрущевки» припарковались знакомые «Жигули», которые Дима за день рассмотрел во всех подробностях, холодок пробежал у него по спине.
Соглядатай прибыл минуты на четыре позже Димы и привычно втиснул машину в длинный унылый ряд таких же машин, теснившихся за неопрятной помойкой.
Выходит, майор Ларионов и в этом был прав. За аптекаршей кто-то следил, причем почти открыто.
Во дела…
Дима дождался ее – она появилась со стороны автобусной остановки, – выбрался из машины и с деловым видом зашел в ее подъезд. Поднялся на пятый – последний – этаж и стал неторопливо спускаться. На площадке четвертого этажа он замедлил шаг, прислушиваясь.
Она поднималась на свой этаж. Звякнули ключи, щелкнул замок. Дверь громыхнула, закрываясь.
Дима сбежал вниз и выскочил из подъезда под проливной дождь. На случай, если соглядатай его засек, он еще сунулся в ветхую телефонную будку, приткнувшуюся к одноэтажному зданьицу не то прачечной, не то химчистки. Как будто он, Дима Мамаев, приехал к приятелю, не застал его дома и очень удивлен этим обстоятельством. Телефон, конечно, не работал, и Дима вернулся в машину.
Все правила конспирации были соблюдены. Дима был очень горд собой.
Он посмотрел на окна третьего этажа, где за оранжевыми шторами горел свет. Она дома и вряд ли сегодня куда-то отправится.
Дима включил зажигание и поехал на Петровку.
– Все люди по домам сидят, чай пьют, – пробормотала Оля Дружинина, – а мы к восьми только на работу подтягиваемся.
– Не ной, Ольгунь, – велел Андрей. – Я тебя подвезу.
– В Бирюлево? – спросила Ольга язвительно. – Или, как водится, до метро? Если до метро, то покорно благодарим, нам пешком быстрее.
– Я подвезу, и прямо до Бирюлева, – вызвался забредший на огонек капитан Сорокин Алексей Васильевич. – Мне как раз в ту сторону.
Несмотря на то, что капитан Сорокин Алексей Васильевич был ненамного старше всех остальных, в отделе его называли исключительно по имени-отчеству.
Почему так получается, что один до пятидесяти годов все Леха или Гоша, а другой в тридцать уже Алексей Васильевич? Вот вопрос…
– Оль, давай! – сказал Андрей, вытягивая ноги и пристраивая на живот кружку с кофе. – Раньше сядем, раньше выйдем. Начинай.
