претворяйте. Одного раза достаточно, это я вам точно говорю.
И они с Мариной вышли из директорского кабинета в пустую приемную, а Юля с Сережей остались.
– Ну как ты, Маруся?
– Не называй меня Марусей! – велела она и все-таки заплакала по-настоящему.
На огромном – до самого горизонта – поле было жарко, просторно и пахло травой, летом, вчерашним дождем и землей. Далеко, за косогором, ходил важный маленький трактор, отсюда его было почти неслышно. За ним тянулся ровный черный след.
Марина задрала голову и посмотрела в небо, где плавали ястребы, перекликались странными голосами. Дурацкая шляпа из итальянской соломки немедленно скособочилась, покосилась, и пришлось хватать ее рукой и держать, чтобы не свалилась.
В той стороне, где были ястребы, высилась золоченая голова памятника из темного мрамора, и под сливочными июльскими облаками стояли стога, только что сметанные, совсем зеленые.
– Маруся! – издалека закричала свекровь. – Они говорят, чтобы мы поднимались на батарею Раевского!
– А где она? – в ответ закричала Марина, так, что из близких кустов выпорхнула какая-то сердитая птаха.
Свекровь махнула рукой в сторону златоглавого памятника. Марина кивнула и пошла через поле, а свекровь в обход, потому что у нее была «пониженная проходимость», как формулировал свекор.
Идти по полю было приятно. Солнце грело спину, и, если бы не дурацкая шляпа, которую ей сунула мама, жизнь была бы прекрасной. Теперь у шляпы задрались поля, и Марине приходилось держать ее обеими руками, чтобы не улетела.
Потом она разозлилась, сорвала шляпу и сунула ее под мышку. Шляпа тут же стала натирать кожу.
Марина остановилась, сняла сандалии и пошла босиком. – Маруся, не простудись! – издалека закричала бдительная свекровь. – Земля может быть холодная!
– Теплая!
– Что? Я не слышу!
Марина засмеялась и махнула рукой.
Из-за черного памятника, который был уже близко, вышел свекор, а за ним Маринин муж – в белой майке и голубых джинсах, в меру выцветших и потертых.
– Пап, – говорил муж, – все-таки эта сила русского оружия, черт возьми, это просто стратегическая безграмотность! Посмотри, где ставка Наполеона, а где Кутузова! От нашей ставки ни черта ж не видно! Она вообще на каких-то задворках!
– Почему на задворках? – спрашивал свекор довольно миролюбиво. – Это она сейчас на задворках, а тогда местность была совсем другая, может.
– Да шут с ней, с местностью! Как она могла измениться, местность! Ну лес вырос, ну и что! Ты сравни, какая высотка у Наполеона и какая у наших!
– Да ты не распаляйся.
– Да я каждый год приезжаю и каждый год диву даюсь!
– Ну ты ж у нас стратег!
– Да я не стратег, а просто всегда все русским духом делалось, а не военной мыслью и инженерным расчетом!
– Ну научи, научи меня – про расчет да про мысль!
– Опять, – сказала свекровь. – Пошло-поехало. Марина, забирай своего, а то они сейчас полаются и будут весь день надутые, а мы еще гулять хотим. Я пока своего отвлеку. А этому, – и она кивнула на коляску, причину своей «пониженной проходимости», – попить дай. Он пить хочет.
– По-моему, ничего он не хочет, – себе под нос пробормотала Марина, но так, чтобы свекровь не расслышала.
– Дай, – сказали из коляски. – Дай, дай, дай!
Марина засмеялась и присела на корточки перед самым троном, в котором восседал щекастый, пузатый, серьезный, розовый, важный, надутый, немножко лысый Федор Федорович Тучков Пятый.
Будущий генерал, разумеется.
Она еще только отвинчивала желтую крышечку, а пухлая в «перевязочках» ручка уже вцепилась в яркую пластмассу, и губы сложились, и ротик приготовился сосать. Тучков Пятый вырвал у матери бутылочку и запихал в рот.
– Ужас, – сказал подошедший Тучков Четвертый, – ничего я не понимаю в этой русской военной мысли! Слушай, друг, ты чего такой грязный? Маруся, он что, землю ел?!
Марина пожала плечами совершенно хладнокровно.
– Не знаю. Может, и ел. Наша бабушка – врач, между прочим, – говорит, что не надо из этого делать трагедию.
Тучков Четвертый присел на корточки перед Пятым – тот все пил свой сок и жмурился от счастья – и достал носовой платок.
– Надо же быть таким грязным! Ну на кого ты похож?!
И тогда Марина засмеялась, нагнулась, обняла своего мужа за шею и сказала в самое ухо:
