отношение к… убийству.
Ах, какие прекрасные, «детективные» слова! Кажется, где-то неподалеку бродит загорелый полицейский капитан с пушкой, засунутой за ремень выцветших и потертых джинсов, и еще кажется, прошелестела юбка горничной – уж не сжимает ли она в кармашке своего кружевного фартука пузырек темного стекла с надписью «Яд»?!
По Марининому лицу как-то сама собой растеклась счастливая и сосредоточенная улыбка.
– Поговори с Вероникой, – попросил Федор. – Если сможешь, поговори еще с Элеонорой, а лучше с Оленькой. Самое лучшее – с обеими. Выясни, что имела в виду мамаша, когда сказала, что Оленька встретилась с покойным в магазине и после этого расстроилась. С Галей тоже можно попробовать поговорить. Выяснить, что это такое с ней… приключилось.
– Она не станет разговаривать.
– Почему?
Марина пожала плечами.
– Все ясно, – сказал Федор задумчиво. – Страсть ее скрутила своей мозолистой рукой. Вся в слезах и в губной помаде.
Тут Марина обозлилась:
– Вы что, никогда не были так влюблены, чтобы… как она… чтобы… до слез…
– А вы что? Были?
– Почему вы говорите это таким тоном? Или влюбиться, по-вашему, стыдно?!
– Боже сохрани, – перепугался Федор Тучков, – наоборот, почетно.
Марина посмотрела на него, а он на нее.
– Вы странный человек, Федор Федорович.
– Я не одобряю истерик, – жестко сказал он. – Ни на каком уровне. Ни по какому поводу. Если человек в истерике, значит, с ним не все в порядке. Значит, его нужно подлечить. Моя мать врач. Знаете, как называется состояние, в котором пребывает наша Галя?
– Как?
– Неконтролируемая истероидная реакция.
Марина моргнула. Он усмехнулся:
– Просто у вас сформированы устойчивые стереотипы. Раз она в такой истерике, значит, у нее такая сильная любовь. Или у него. Это… неправильные стереотипы. Любовь и истерика никак между собой не связаны. – Он немного подумал: – Вернее, не совсем так. Очень часто под влиянием данных стереотипов мы как раз и принимаем истерику за любовь, а на самом деле…
– Федор, – перебила его Марина, – ты что? Психиатр?
– Моя мать врач, – повторил он терпеливо, – очень хороший. Кстати, она преподавала на курсе, где училась Лена Малышева.
– Кто?!
– Лена Малышева. Она теперь ведет программу «Здоровье». Мама всегда про нее говорила – талантливая девочка.
– Малышева?!
– Ну да. Мы, между прочим, дружили. Я даже в нее влюблен был. Но она выбрала… не меня.
– Какие у тебя… знакомства! – сказала Марина небрежно. Упоминание о том, что он был влюблен, да еще в телевизионную звезду, ее расстроило.
Елена Малышева! Подумать только! Бабушка только и делала, что рассказывала, что «рекомендовала», а чего «не рекомендовала» Малышева в очередной программе.
И еще Марину раздражало, что он так все разложил по полочкам – вот это любовь, вот это «истероидная реакция», страсть скрутила мозолистой рукой!
Еще три дня назад он стоял перед ней, слегка согнувшись в пояснице, и предлагал пластмассовую зажигалку, а она была как Снежная королева – недоступная, отстраненная, холодная, в шляпе из итальянской соломки и платье а-ля «рюсс пейзан».
Мама права – ни в коем случае никого нельзя «допускать до себя». «Допущенные» немедленно наглеют и садятся на шею.
– Мне нужно вернуться в номер, – холодно сказала она.
– Как угодно, – тут же отозвался Тучков Четвертый. – Может быть, пройдем… над рекой?
Над рекой так над рекой, шут с ним.
И все, все! Больше ни за что она не станет с ним любезничать и вообще разговаривать не станет, не то что целоваться, пусть идет к своей Малышевой и…
– Смотри!
Марина схватила Федора за руку.
Над обрывом, по самому краю, степенно вышагивали лошади, выступив из-за деревьев. На спинах у них покачивались отдыхающие. Некоторые сидели, судорожно вцепившись в поводья, другие, наоборот, расслабленно и свободно. Какой-то мальчишка – маленький совсем! – сидел в седле впереди отца, и они держали поводья вместе. Большие руки, а сверху маленькие замурзанные ручки. Мальчишка подпрыгивал от
