головой.
– Тихо. – Высоченный Береговой в два шага приблизился к собаке и присел на корточки. – Тихо, тихо...
Морщась от отвращения, Павел Иванович смотрел, как длинные пальцы начальника отдела погладили заскорузлый бок и оскаленную от боли морду. Митрофанова тоже подошла и присела.
– Кать, погладь ее, а я посмотрю. Ну, не бойся, не бойся меня, пес!..
Митрофанова с двух сторон взяла собаку за голову и стала гладить. Белоснежные манжеты с бриллиантовыми запонками елозили по залитой слезами и какой-то дрянью морде. Береговой все щупал.
– Вроде кости все целы...
– Как целы, когда она так... скулит?!
– Да ей, видишь, по хребту попали, а там открытая рана, давняя уже, и болит, должно быть, сильно. Ну, ну!.. Не плачь. – Это было сказано Митрофановой.
Подошедший поближе кадровик не поверил своим глазам.
Крупные женские слезы капали на снежные манжеты и на грязную шерсть, мешались с песьими. Стерва и сволочь плакала вместе с этой собакой, будь она неладна!..
– Володя, что нам делать?..
– Ей бы обезболивающего дать.
Он на миг оторвался от псины, оглянулся и обнаружил поблизости любопытствующего Павла Ивановича.
– Принесите «Кетанов», только быстро! У меня в отделе есть. Скажите Жанне, нужно две таблетки. И воды. Знаете, где мой отдел?..
Павел Иванович, который понятия не имел, где именно отдел Берегового, покивал, и Владимир ему не поверил.
– Третий этаж, из лифта направо. Жанна в триста восемнадцатой комнате.
Кадровик все дивился на такое чудо – плачущую Митрофанову.
– Ну?!
Павел Иванович, не привыкший, чтоб им командовали какие-то мальчишки, от неожиданности крякнул и хотел было сказать что-то в том смысле, чтоб Береговой сам шел, куда ему нужно, но сообразил, что тогда его оставят с бешеной собакой и рыдающей Митрофановой, а это гораздо опаснее.
– Какая? Триста восемнадцатая, говорите?
– Да ну вас к черту, – вдруг выпалил Береговой и поднялся, сразу став очень высоким, на голову выше кадровика. – Катя, гладь ее и смотри, чтоб не дергалась. Я сейчас.
– Володя!
– Сейчас!
И он дунул к крыльцу. С той стороны, за чистыми стеклами толпился народ, но выходить никто не решался. Павел Иванович с тоской проводил Берегового глазами.
Ну, берегись, Юлия Петровна, получишь ты у меня вместо прибавки за выслугу лет какую-нибудь закавыку со стажем, уж это я тебе гарантирую, в разных закавыках я разбираюсь лучше всех! Втравила меня, а сама в кусты?!
Пока он строил планы мести, сетовал на несправедливость жизни, топтался и шумно вздыхал, Митрофанова все гладила собаку, которая орала уже не так оглушительно, только прерывисто подвывала на одной ноте:
– У-у-у! У-у-у!..
– Я пойду, пожалуй, – решился наконец кадровик и покосился на митрофановские манжеты, из белоснежных превратившиеся в грязно-серые. – Я вам тут не нужен, Екатерина Петровна?
Митрофанова не обратила на него никакого внимания. Она обеими руками держала гадкую зверюгу за морду и уговаривала потерпеть еще немного. Наманикюренные ногти путались в комках свалявшейся шерсти.
Кадровик вздохнул. Можно уйти или нельзя?.. Вроде эта на него не глядит даже, и он, решив больше не спрашивать, стал неторопливо отступать в сторону березок в кадках.
Тут бабахнуло, сверкнуло, и со ступенек скатился Береговой. Следом поспешала тучная и одышливая Марья Максимовна из медпункта.
За ними из издательства потянулся народ, мыкавшийся за дверями в нерешительности, довольно много.
– Лучше уколоть, быстрее подействует, – заговорил начальник IT-отдела издалека.
– Кого колоть-то будем? – задыхающимся басом вопросила Марья Максимовна. – Екатерину Петровну, что ль? Вам плохо, Екатерина Петровна?
– Да я же говорил – собаку! Дайте сюда шприц! – И он сунулся к псине, которая косила страдающим, перепуганным глазом. Со страху она перестала выть и заикала.
Могучей рукой, похожей на ствол небольшого дерева, Марья Максимовна сзади взяла Берегового за брюки – тот покачнулся – и отодвинула его в сторонку.
– Попрошу не мешать, – неприятным голосом сказала она.
В одно мгновение медсестра разложила на лавочке странный железный чемоданчик, сопя, порылась в нем, хрустнула ампула, шприц выдал тоненькую струйку.
– Я сам уколю, чего вам пачкаться! Под кожу нужно. Шерсть оттянуть и...
– Попрошу не учить!
Похожая в белом, жестком, переливающимся от крахмала халате на гиппопотама-альбиноса, Марья Максимовна посмотрела, с какой стороны лучше зайти, и приказала грозно:
– Подержите животное. Оно может испугаться! Только как следует держите!..
Она обошла собаку, которая именно в этот момент, собрав все силы, попыталась встать, замотала башкой и задергалась, да еще как! Митрофанова плюхнулась на задницу, что-то затрещало, кажется, юбка порвалась, зрители на крыльце дружно ахнули. Береговой обеими руками схватил собаку за загривок и заднюю лапу, всем весом прижал ее к земле – та, идиотка, забилась пуще прежнего.
– Держите, кому говорят! И вы, Екатерина Петровна! За уши держите!..
Неуловимое, мгновенное движение, и пустой шприц полетел в сторону лавочки.
– Как?! – весело спросил Береговой, почти лежавший на гадкой собаке. – Уже все?! Ну, вы профессионал, Марья Максимовна!
Гиппопотам-альбинос фыркнул и велел никому не двигаться.
– Рану на спине обработаю.
С необыкновенным, поразительным проворством она добралась до своего чемоданчика, опять захрустели какие-то ампулы, надорвалась упаковка, мелькнули белоснежные салфетки.
Пальцы-сардельки молниеносно прошлись вдоль раны, что-то полилось, запахло антисептиком.
– Поднимите ее.
– Как?!
Марья Максимовна усмехнулась.
– Как хотите. Мне нужно ее перевязать.
Собака, которую, видимо, сразу отпустила боль, больше не сопротивлялась, но поднять ее было трудно – уж очень здоровая! Береговой с усилием поставил ее на лапы, и несколькими движениями, наклоняясь и почти подползая под пузо, Марья Максимовна забинтовала ее поперек живота.
Потом критически осмотрела свою работу и резюмировала:
– Неплохо. Можете отпустить, Владимир. Что вы в нее вцепились? Вы пугаете животное!
– Я пугаю?! – поразился Береговой.
И тут им всем стало весело. Очень весело и легко! Кажется, даже собака повеселела, потому что обвела их взглядом, потом кое-как повернула башку, изучила странные белые полосы, стянувшие бока, но не нашла в них ничего неприятного или опасного, потому села, а потом медленно и блаженно повалилась на бок.
– Отдыхай, – велела ей Марья Максимовна. – А вы, молодые люди, обработайте руки. Все же животное на редкость... неухоженное.
Береговой захохотал.
