Ветер шевелил штору, открывая знойное небо, по крашеным кирпичам стены бродили голубые легкие тени. Владимир Береговой редко и длинно дышал рядом с ней, а за приоткрытой дверью кто-то ходил и довольно отчетливо топал.
Катерина вдруг перепугалась, подскочила и стала тянуть на себя простыню, на которой они лежали, чтоб прикрыться. Простыня никак не вытягивалась.
Береговой замычал.
– Володя, там кто-то ходит. Я слышу.
Он вскинул лохматую голову и посмотрел на нее.
– Это наша собака ходит, – сказал он. Глаза у него были черные, веселые, страшные. – Хочешь, я дверь закрою?
Он быстро поднялся, обнаружил на себе один носок, застеснялся и перепугался.
Она смотрела на него.
Он содрал носок, зашвырнул его, захлопнул дверь, прыгнул на матрас и повалил Катю. Она сделала попытку вырваться, но он держал ее за шею и вырваться не дал.
Они лежали на матрасе и смотрели друг на друга.
– Ты не уедешь?
Она коротко вздохнула.
– Это что означает? – спросил он.
– Я не уеду.
– Хорошо.
И они помолчали.
– А это что? – Она потрогала его подбородок, где был маленький белый шрам.
– А это я еще в интернате подрался.
– Почему в интернате?
– Я учился в физмат-интернате при МГУ. Я же... законченный ботаник. Отличник. Сливной бачок.
– Как?!
– Я все соревнования всегда проигрывал! Это называется – сливать. Береговой, ты опять все слил.
Катерина моргнула, как сова, и уточнила осторожно:
– Ты шутишь?
– Нет.
– Ты же... спортивный.
– Да ладно.
Она чувствовала себя колодником, которого только что расковали, и он еще толком не понимает, что руки и ноги шевелятся и на самом деле принадлежат ему, что нигде не затекло и не больно, и хочется двигаться, пусть пока понемножку, осторожненько, как бы примеряя к себе собственное тело.
Обеими ладонями Катя провела по Володиным бокам – он слегка дернулся, будто от щекотки, – добралась до спины и по ней тоже провела, а потом спустилась ниже и потрогала плотные длинные ноги.
– Ты никакой не сливной бачок.
Он хмыкнул, пожалуй, растроганно, а ей хотелось проверить степень своей новой свободы, и, немного подвинувшись, она углубилась в изучение его тела и забрела в неизведанные – нет, изведанные, но еще не окончательно! – дебри, их тоже немного поизучала, чем моментально довела его до полного неистовства, и оказалось, что у нее полно этой самой свободы! Она, свобода, еще только начинается, еще только плещется у ног, а дальше простирается целый ее океан, и этот океан принадлежит ей, Екатерине Митрофановой.
Нет, им обоим – Екатерине Митрофановой и Владимиру Береговому.
До вечера они пролежали на матрасе и почти не разговаривали. Все разговоры отложили на потом, и в этом тоже была свобода – можно не бояться никаких разговоров, ибо ничего плохого с ними уже не случится.
Или почти ничего.
Потом пришлось встать, потому что их собака стала уж очень отчетливо вздыхать у самой двери, и Береговой сказал, что должен ее вывести. Его то есть.
– Хочешь, тебя тоже выведу?..
Митрофанова выходить отказалась.
С совершенно новым для себя чувством заботы, немного приправленным смущением и еще ликованием, он достал для нее чистое полотенце – и застеснялся, что неглаженое, – велел до его прихода лежать на матрасе, быстро принял душ и, прыгая на одной ноге, стал натягивать джинсы.
Катя все смотрела на него, и он ей очень нравился!.. Отросшие темные волосы лезли в глаза, с них капала вода, скатывалась по шее, которая нравилась Митрофановой как-то особенно. И руки нравились, и ноги. И еще как он улыбается – впрочем, ей всегда нравилось, как он улыбался!..
Она встала на колени на матрасе, за ремень джинсов подтянула его поближе и стала вытирать ему голову неглаженым полотенцем.
Некоторое время вытирала, а потом он вынырнул из полотенца и спросил серьезно:
– Ты же не уедешь?
– Нет.
– Я сейчас. Я скоро.
Он выскочил в другую комнату, затопали босые ноги, и он заговорил с собакой громко и радостно, потом забренчали ключи и карабин поводка и хлопнула дверь.
Катя повалилась обратно на матрас.
Вот так история. Вот так история вышла!..
Она проверила на всякий случай – гордость и страх все еще были в обмороке, и можно не переживать, что они сейчас все испортят своим присутствием.
Она полежала, рассматривая кирпичные стены, крашенные светлой краской, и голубую штору на широких металлических кольцах. Сквозняк шевелил ее, и кольца позвякивали время от времени.
Больше рассматривать оказалось нечего.
Вот здесь он живет, да? Здесь он спит и, когда окно открыто, слышит металлические позвякивания. На полу валялись какие-то книжки, и, свесившись головой вниз, Митрофанова перебрала их.
Биография Стива Джобса, два справочника неясного назначения и еще одна под назаванием «Искусство руководить людьми». Искусству обучал какой-то американский гуру, который, видимо, руководил ими виртуозно.
Митрофанова зачем-то поцеловала портрет гуру, бросила его обратно на пол и еще покаталась с боку на бок.
Постель пахла Береговым. Нет. Постель пахла ими обоими – так прекрасно.
В ванной ее снова охватил восторг – она-то, дура, была уверена, что никогда больше сюда не заглянет, а теперь принимает здесь душ, потому что она осталась с ним, потому что он хотел ее так, как не хотел никто и никогда. Его мир, личный, интимный, закрытый, принимал ее легко и радостно – никакой неловкости, никакой подлости чужих вещей, никаких странных запахов.
Все правильно и нестрашно.
Наряжаться в его футболку или рубашку Катя не стала – что за ужас и пошлость! Кроме того, ее бюст вряд ли можно затолкать в его рубашку, поэтому она нацепила трусики и лифчик и обмоталась полотенцем. Вполне сойдет.
Может, кофе пока сварить?..
Она вышла на кухню, мельком глянув на часы и удивившись тому, что так поздно – за полночь.
Екатерина Митрофанова занималась любовью с Владимиром Береговым много часов подряд! Долой стереотипы! Долой туфли на среднем каблуке! Она всю жизнь носила именно такие и ненавидела за их средние каблуки! Они с Маней поедут в магазин и купят там туфли на шпильках. Лакированные и на шпильках, вот так. И тогда Береговой совсем потеряет голову.
– Он и так ее потерял, – вслух сказала Митрофанова очень самодовольно.
И тут в дверь позвонили.
