Став постарше, Артем Гудков поклялся себе страшной клятвой, что его дети никогда-никогда не останутся без него. Он не позволит себе ни утонуть, ни уйти, оставив их справляться, как они знают.
Все это Артем попытался объяснить лучшему другу, но тот, по своему обыкновению, не слушал. Он уже все решил, сразу и навсегда, и никакие мелодраматические истории его не интересовали.
Да и вообще, что происходит-то?! Есть ребенок, нет ребенка, какая разница?! Он, Паша, не стал от этого ни лучше, ни хуже. Ленка сама во всем виновата – это ее затея, значит, пусть и справляется как хочет. Не она первая, не она последняя, таких бестолковых, которые сначала рожают, а потом думают головой, великие тысячи.
Паша тут ни при чем.
И Артем съездил ему по физиономии.
Получилось это как-то совсем уж неожиданно и комично, словно в оперетте. Звук от пощечины вышел смачный, будто мокрую тряпку шмякнули на пол, и Паша от изумления чуть не свалился со стула.
А потом указал Артему на дверь.
Артем встал и ушел. Дружба кончилась.
Он принялся с жаром спасать Настюху, смутно понимая, что в этом его собственное единственное спасение, но у него плохо получалось. И посоветоваться не с кем! Друга и почти что брата не стало.
Забрать ее от мужа он не мог. На что бы они стали жить?.. Пристроиться на работу тоже не получалось, его никуда не брали, а там, где брали, было скверно, неинтересно и совсем уж гроши платили.
– Артемочка, – говорила Настюха каждый божий день, – ну, подожди немножко!.. Он все равно со мной разведется, он уже давно собирается! Он разведется и будет алименты платить Нийке! А если я подам на развод, он, может, и откажется платить, кто его знает. Судиться придется, а у него знаешь какие везде связи! Еще отберет дочку. Он уже грозился.
И эти связи, и то, что Артем должен ждать алиментов от бывшего мужа, больше-то все равно жить не на что, было унизительно, гадко, но ничего с этим он не мог поделать.
Спасение выходило какое-то ненастоящее, искусственное, как и вся жизнь, которой Артем жил, и он ненавидел себя с каждым днем все больше и все меньше понимал, что будет дальше.
Какие-то смутные картинки рисовались ему, как в старом кино: плюнуть на этого мужа и его связи, сгрести Настюху в охапку вместе с ребенком, улететь в Магадан и там начать по-настоящему жить. Устроиться на работу в «Магаданскую правду», получить комнату в общежитии, покупать с зарплаты шоколадки и апельсины, приносить их домой – «Почему меня никто не встречает? Это папа пришел! И угощение принес, смотрите, девчонки!», – писать хорошие, умные, серьезные слова, которые всем будут необходимы, копить денежку на отпуск у моря, чувствовать себя сильным и нужным, чтоб без него уж точно никто не мог обойтись: ни его «девчонки», ни коллеги, ни начальство.
Впрочем, Артем отлично понимал, что все это глупости и никогда он ни на что не решится.
Так продолжалось довольно долго, а потом этот самый муж Настюху избил. Вернулся откуда-то пьяный, полез выяснять отношения, а она не сдержалась, дурочка, и что-то ему ответила. Он ее ударил, сильно, она упала. Он поднял ее и опять ударил. Она перепугалась до смерти. Ругаться-то они часто ругались, но все же не дрались, и как защищаться, она не знала.
Утром приехала к Артему с синяком на скуле и кровоподтеками на ребрах. У нее были трогательные ребрышки, тоненькие, как у воробья.
Артем сказал, что этого самого мужа он убьет. Просто убьет, и все, и пусть его посадят. Настюха плакала, пила горячий чай, отдыхала от пережитого, а он ее жалел, так жалел!..
Ее жалел, а себя ненавидел пуще прежнего – за то, что ничего не может, ни на что не решается, все выжидает чего-то, и вот дождался.
А потом она поехала на эту фотосъемку.
Артем знал, что никакой она не фотограф – наснимает вечно какую-то ерунду, а потом трогательно просит, чтобы он сказал «честно», хорошо или плохо.
В прошлой своей жизни он непременно бы честно сказал, что не просто плохо, а чудовищно, никуда не годится, но в этой никак не мог. Он понимал, что эта его честность ничего не изменит, лучше снимать она все равно не станет, а страданий прибавится. Ей так хотелось его одобрения, как будто голодная хлеб у него выпрашивала! Артем понимал, что это муж внушил ей, что она ни на что не годная, ни к чему не способная, необразованная. Ему, мужу, наверное, так было легче с ней управляться.
Она поехала на съемку и пробыла весь день с чертовым знаменитым писателем и Ольгой Красильченко, журналисткой, пишущей как раз про «знаменитых». Артем Ольгу от души презирал и неистово ей завидовал – у нее была репутация незыблемая, как американская конституция, а ее слово весило, как самый тяжелый из всех известных в природе металлов! Ну, может, не конституция и не металл, но ее похвала сразу переводила «знаменитость» в разряд настоящих «звезд», а ироническая или не слишком восторженная реплика, прямо скажем, низвергала с Олимпа! Она интервьюировала только самых-самых, и эти «самые- самые» считали, что побеседовать с Красильченко – большая честь. Никто и никогда не считал честью беседу с Артемом Гудковым!
Ольга рассусоливала с писателем очень долго, а потом заявила, что ей непременно нужно поговорить с ним в «домашней обстановке», и Настюхе пришлось тащиться под вечер в «домашнюю обстановку»!
Накануне она довольно горделиво рассказывала о том, что муж ее вроде бы дружен с писателем или его женой и несколько раз она прежде бывала у них в доме.
Артем слушал вполуха.
Оттуда она позвонила и страшным шепотом сказала, что здесь, в квартире у писателя, ее муж! И она теперь не знает, что ей делать. Она его боится, а он тут гостит!.. А еще сестре Наталке, которая неделю назад приехала из Одессы, нужно передать ключи от квартиры – Настюха утром забирала аппаратуру – она так горделиво именовала фотоаппарат с треногой, – а Наталка в это время куда-то смылась, вот и осталась без ключей. А Настюха задержалась у писателя и теперь боится, что Наталка не попадет в дом, ведь няня с девочкой допоздна гуляют.
Артем полетел на Покровку, смутно припоминая, что где-то здесь жила его приятельница Маня Поливанова, которая когда-то была так трогательно в него влюблена!.. Это было одно из самых приятных его воспоминаний, хотя и не очень отчетливое. Он имел счастливую способность быстро забывать то, что не слишком его трогало.
Ему помнилось, что Маня за ним ухаживала, как не ухаживал никто и никогда в жизни, ни до, ни после нее. Поддерживала, подбадривала, выслушивала и все мечтала, чтобы он в нее влюбился, а он решил, что влюбляться ни за что не станет – он тогда работал в издательстве, где ее печатали, и получался некий мезальянс. Он просто сотрудник, а она автор, царица небесная, все двери перед ней открыты, все начальники ее уважают и стараются с ней дружить!.. Артем не желал пополнять собой ряды тех, кто искал ее дружбы и расположения, а она хотела, чтоб он ее поцеловал хоть разочек, и он это отлично понимал, и ему нравилась ее рабская зависимость, заглядывание в глаза, готовность слушать его и помогать всегда и во всем.
Он с удовольствием пользовался ею, а потом она на него рассердилась из-за какого-то дедка, которого он пропесочил в статье, и сказала, что больше не хочет его видеть.
Артем пожал плечами, перестал звонить, и с тех пор они на самом деле ни разу не виделись, хотя поначалу он думал, что это очень глупо – ссориться из-за дедка! И не понимал, почему такая удобная, приятная и простая связь должна оборваться по столь пустячному поводу.
Он приехал на Покровку, взбежал по лестнице и, не думая, позвонил в знакомую дверь.
Ему открыли, и он стал звать Настюху, готовый защитить ее от всех на свете, и от мужа, и от писателя, и тут только сообразил, почему позвонил именно в эту квартиру!.. Он бывал здесь сто лет назад, в гостях у Мани Поливановой!..
Выходит, Алекс Лорер, которого нынче читают все дураки и дуры, живет с Маней?!
Настюха быстро вытолкала Артема за дверь, за руку стащила вниз, несколько раз поцеловала дрожащими губами и сказала, что все уже хорошо: мужа выпроводили взашей, Наталка прибегала, и, она, Настюха вынесла ей ключи. Правда, неизвестно, насколько вся эта канитель со съемкой затянется. Может, до самой ночи.
Артем тоже долго целовал ее, прижимал к себе – все ребрышки наперечет, как у воробышка, – и хотел
