собой не таскайте.
– Не станете меня забирать?
– Нет. Не стану.
– А... Митю?
– И Митю не стану.
– То-очно?
– Точно. Причин убивать Кулагина ни у одного из вас нет. Вы его отлично знали, Софья Захаровна, и за грабителя принять уж никак не могли. Мите вашему тоже незачем. На трупе все осталось, и часы, и кольцо, и бумажник при нем. В бумажнике денег много. Ничего не взято. Внук ваш утром приехал сюда. Если он убил, он бы в бега подался, а он явился! Он не наркоман и не дебил, чтоб не понимать, что от места преступления нужно подальше держаться, если виноват! А он приехал у бабушки спросить, чего это она переполошилась! Да и убийство посмотреть интересно было, он сам сказал. Так что не стану я никого забирать.
Тут Маня Поливанова, о которой все забыли, как будто материализовалась, прошагала к окну и распахнула шторы, одну, а потом вторую, как давеча капитан распахивал двери. Солнце хлынуло в комнату, сразу потеснив электрический свет, и старуха зажмурилась, и капитан зажмурился тоже.
– А вот вам бы надо кое-кого забрать! – сказал он, перестав моргать. – Вали, Митюнюшка, за Гарольдом, забирай Гарольда, пока у него сердечный припадок не сделался.
– Сохрани бог, – пробормотала старуха.
– Сохрани бог, – повторил Мишаков. – Забирай его, вези к бабуле обратно! Родственникам передай, что застенки отменяются. Передачи пока готовить не нужно.
– Дорогой ты мой! – закричала старуха молодым голосом. – Пойди-ка сюда, дай я тебя поцелую!
– Не надо, – перепугался капитан.
– Ну, дай хоть обниму! И ты, Машенька, прости меня, наговорила я на тебя лишнего! Но думала, тебе все равно ничего не будет, а я от Митюшеньки подозрения отведу! Прости меня, Машенька!
Мишаков, который никак не давал к себе припасть, отшатнулся, и бабка, промахнувшись, с размаху обнялась с писательницей.
– Дорогая ты моя! Вот спасибо, что привела его!
– Да не приводила я! Он сам пришел, Софья Захаровна!
– Митюшенька, сыночек, давай скорей, скорей накрывай на стол! Нет, сначала в лавку сбегай, за вином, за печеньем, у меня еще три тыщи рублей до пенсии! И узел этот окаянный прибери, прибери, сыночек!
Она поцеловала Маню, зачем-то перекрестила и спихнула со стула узел. Комната, которая сразу стала опять принадлежать ей, расцвела и развеселилась, пыльный хрусталь в пузатом буфете заиграл и заплескал отраженным солнцем, картинка из календаря, пришпиленная к обоям и изображавшая пасторальный домик на фоне неестественно зеленой лужайки, засветилась свежими красками, старая плюшевая скатерть перестала быть старой и помолодела на глазах.
– Вот спасибо, вот спасибо, товарищ!.. Как зовут-то тебя, хоть скажи, я свечку Николе Угоднику поставлю во здравие твое! И как ты, Машенька, догадалась привести его?! И какой хороший, понимающий человек оказался! Вон Андрюша Малахов что ни день, то уродов всяких показывает в программе-то своей! И бьют они, и пытают, и убивают там, в тюрьме-то! А я думаю – ни за что не дам Митюшеньку посадить! Ни за что! Пусть меня сажают, а его не дам! Убьют ведь парня, а не убьют, так перекалечат, а ты, товарищ, такой понимающий! Машенька, вынимай из буфета чашки, вынимай! И рюмки, рюмки ставь! А ты с бабушкой выпей, а один не пей! Что это еще за манеру взял! – Это было сказано внуку. – Я тебя за это потом проберу, а сейчас праздновать станем! Беги, сынок, до магазина, вот я сейчас тебе денежку...
Поверх старухиной головы Мишаков посмотрел на Маню, а она на него.
...Это тоже твоя работа, да? Несчастная бабка, собравшаяся в тюрьму, чтобы спасти внука, который под подозреваемого подходит по всем статьям! Взял бы ты его и «за раскрываемость» благодарность получил, почет и уважение. А ты все понял, сразу понял и не стал никого хватать и бросать «в застенок», хотя, наверное, имеешь для этого и силу и власть. Ты молодец, и я горжусь тобой.
...Это тоже моя работа, да. Только редко бывает, что свидетели и фигуранты ко мне с поцелуями лезут, но, видишь, бывает. Впрочем, зря ты так расчувствовалась. Ничего не происходит сверхъестественного! Или ты тоже всяких передач насмотрелась, где показывают, что мы звери, уроды, бандиты, ублюдки, только и делаем, что бьем, пытаем и сажаем кого ни попадя?! Нет, на нашей работе, как и на любой другой, есть разные люди. Есть профессионалы, дилетанты, умники, дураки, и подонки наверняка есть тоже.
Я профессионал. И я не подонок. Ты этому сейчас радуешься вместе с бабкой?..
Между тем угроза чаепития в повеселевшей и ожившей старухиной квартире становилась все более реальной – на плюшевой скатерти и впрямь появились чашки и рюмки, и какие-то конфетки в вазочке на высокой стеклянной ножке, и внук Митюшенька переминался с ноги на ногу, ожидая, когда бабушка выдаст ему «денежку», готовый бежать до магазина.
Митюшеньке вся эта история очень нравилась. Еще бы!.. Такое приключение ему Булка организовала, а впереди еще маячит праздничное застолье «с вином»!
– Софья Захаровна, – начала Маня, понимая, что должна спасти капитана от дальнейших словоизлияний, благодарностей, припаданий к плечу и поедания конфет из вазочки. Ей казалось, что он нуждается в спасении. Уж такой сегодня день, всех приходится спасать. – Мы, наверное, чай не будем пить. Вы только не обижайтесь! Но у меня дома гости, а капитану ехать нужно, он же на работе...
– И слушать ничего не желаю, подождут твои гости! Такая радость, такая радость!.. Никуда не пущу, пока я за здоровье ваше не выпью! Митюшенька, ты мчи, мчи, сыночек, не стой, а ты, Машенька...
Телефон зазвонил, капитан молниеносно выхватил его из кармана, как будто давно ждал каких-то известий и они наконец начинают поступать. Сделал очень деловое лицо и деловым тоном сказал в трубку:
– Слушаю, капитан Мишаков.
– Говорю же, на работу надо! – шепнула Софье Захаровне Маня.
Он действительно слушал, не отвечая, и выражение лица у него менялось.
Маня вдруг так забеспокоилась, что на секунду стало трудно дышать.
– Нам в самом деле нужно ехать. – Глаза у капитана сделались оловянными. – И побыстрее.
– Да как же так-то, сынок?!
Но он не слушал, и стало понятно, что даже если Софья Захаровна сейчас запоет арию Кармен, он все равно не услышит. Большими шагами он вышел в прихожую – Митюшенька посторонился, пропуская его, Софья Захаровна ринулась следом, и Маня тоже, и в два счета они оказались на площадке.
Старуха еще что-то кричала вслед, благодарное и укоризненное одновременно, а он уже сбегал по лестнице. Маня догнала его на первом этаже.
Он мельком на нее взглянул:
– Черт вас побери совсем!
– Меня?! – поразилась Поливанова.
– И вас тоже! – рявкнул он. – Садитесь, поедем.
– Что случилось-то?!
– Стрельба. Этот ваш писатель ранен. Только без истерик, слышите!
Поливанова открыла машину, уселась за руль, завела мотор. Мишаков плюхнулся рядом. Она повернулась, чтобы бросить на заднее сиденье свой портфель, и очень близко он увидел ее лицо.
– Тяжело? – только и спросила она.
Сегодня вечером (продолжение)
Почему-то Алекс чувствовал только стыд и неловкость, как будто виноват в чем-то. Ни в чем он не виноват, но ему было стыдно, что он перепугал Маню, и неловко, что утренний сыщик смотрит на него с брезгливым сочувствием в совершенно оловянных глазах.
Капитан не только смотрел, он еще выговаривал ему, как завуч школьному хулигану, разбившему мячом окно учительской:
– А все самодеятельность ваша! Сидели бы дома, писали романчик, кофеек попивали, нет, понесло вас на какую-то дачу, хрен ее знает!.. Мы без вас управимся, у нас работа такая, мы ее умеем делать и без вас разберемся!
– Мне было нужно...
