потому что Долгов опять собрался возражать. – Но то, что у нас в больнице творится в последнее время, – по вашей милости творится! – совершенно недопустимо, Дмитрий Евгеньевич!
На площадке сильно дуло, рама глухо стучала, когда на нее налегал ветер, и на пятом этаже, в урологии, курили какие-то больные. Долгов слышал их голоса, обсуждавшие футбол. Время от времени дверь приоткрывалась, кто-нибудь заглядывал и, пробормотав извинение, убирался обратно в коридор. Долгов даже представить не мог, что будут завтра говорить в больнице!..
Не мог и не хотел.
– И не нужно мне никаких объяснений ваших, Дмитрий Евгеньевич! Придете, когда разберетесь во всей этой …! – И тут Терентьев произнес очень энергичное слово. – Пока не разберетесь, не приходите. Срочных больных возьму я, а остальных вон хоть Хромов.
– Я не понял, – медленно выговорил Долгов. – Вы увольняете меня?
– Идите в жопу, Дмитрий Евгеньевич, – ответил главврач, порылся в кармане, нашел старомодную алюминиевую трубочку валидола, отвинтил крышечку и кинул за щеку вторую таблетку. – Какого лешего мне вас увольнять с работы?! Вы не просто хирург, вы… а, черт побери вас совсем!.. вы на самом деле гений, и я об этом знаю. Но такие чудеса, что у нас в больнице происходят, еще раз говорю, по вашей милости происходят, мне не надобны! Разберитесь во всем. Лучше всего прямо завтра, тогда и больных никому брать не придется! Отчего писатель помер, хотя здоров был, как лошадь, и вы это подтверждаете! Отчего медсестра с проломленным черепом у вас в кабинете на полу валялась?!
– Он же принимал какие-то странные таблетки, – беспомощно сказал Дмитрий Евгеньевич. – Помните? Их забрал адвокат, Глебов, кажется.
– Ну так найдите адвоката, выясните, что это за таблетки! Ну, как это в кино делается, видели?
Долгов покачал головой.
– Я не смотрю кино, Василий Петрович. И не знаю, как там делается.
– Значит, посмотрите и узнайте!
– Я не милиционер и не сыщик.
– А мне плевать на это, – устало сказал Терентьев. – Мне важно, чтобы у меня в больнице все было тихо и спокойно! Чтоб больные выздоравливали, а персонал работал! А когда больные помирают, а персонал по башке получает, это не больница выходит, а публичный дом какой-то!..
Вот на этом самом «публичном доме» разговор у них и закончился, и Долгов поехал домой, совершенно не понимая, что делать дальше.
Разбирайся – сказал Терентьев. Разбираться, но как?! Как?!
Поначалу он еще хорохорился, бодрился, уговаривал себя – все в духе того школьника, который сжимает потный кулак и повторяет про себя: «Все козлы!»
Нужно придумать какой-то план действий, говорил он себе. Ну, хотя бы найти, в самом деле, того полосатого адвоката, который источал приторную, ненатуральную любезность и был так невыносимо высокомерен. И кого-то с телевидения, кто сделал переполошившую всех передачу!.. Наверное, в милицию надо пойти, там точно занимаются этим делом! А может, и не занимаются.
Дмитрий Евгеньевич был бесконечно далек от каких бы то ни было детективных историй. Все его криминальное прошлое сводилось к тому, что однажды после госэкзамена по хирургии его и еще пяток однокурсников загребли в отделение, потому что они очень шумели в парке над речкой. В городе Екатеринбурге это было. Ему тогда здорово попало от родителей.
Они начали ездить в командировки, когда Долгову стукнуло четыре года, и ездили постоянно. Они очень много работали и объясняли мальчику, что плохо учиться и плохо себя вести стыдно как раз потому, что вся семья трудится в поте лица. Он старался хорошо себя вести и хорошо учиться, иногда у него это получалось, иногда не очень – как тогда, в парке! – но все же до детективов дело никогда не доходило.
Как он будет искать человека, который размозжил голову медсестре, да еще в его кабинете, ключей от которого не было ни у кого, кроме своих?!
Как он станет искать убийцу – если писателя действительно убили?!
Как он будет жить после того, как Терентьев сказал ему, что больных – его больных! – заберет он сам и Костя Хромов!?
Как он вернется в больницу – если вернется?! Что он скажет коллегам, доброжелателям, недоброжелателям, Марии Георгиевне, Бэлле Львовне, Абельману?!
Приехав домой, он решил было напиться, но позабыл об этом. Полночи он просидел в качалке на высоком балконе – этим балконом он особенно гордился, хотя строители говорили, что ничего не выйдет и такие балконы – по периметру всего дома! – уже давно не в моде, так никто не строит. Но Долгова было трудно сбить с толку. Он всегда точно знал, чего хочет, и добивался своего.
Балкон возвели, хотя под него пришлось подставлять сваи, и за тем, как их заколачивали, наблюдал отец, великий строитель, и страшно гордился тем, что, кроме него, никто не знает, как именно их нужно вколачивать, чтобы было правильно!..
– Технология, технология, дорогие мои, – говорил он Долгову. – Технология – великая штука!..
Вот с этим Долгов был абсолютно согласен.
Технологии раскрытия преступлений он не знает и изучить ее до завтра вряд ли сумеет.
Он сидел в качалке, отталкивался ногой. Слушал дождь. Собака Джесс пришла к нему, брякнулась в ноги и долго и призывно на него смотрела – мечтала, чтобы погладил. Он погладил, но совсем не так, как ей хотелось!
Ей хотелось, чтобы он гладил осязаемо и чтобы она сразу поняла, как он ее любит и как скучал по ней весь день – она-то ведь по нему скучала! А он гладил рассеянно и невнятно – то ли гладил, то ли просто водил рукой. Джесс не любила, когда ее так гладили. И пугалась, когда он бывал расстроен, этот единственный, самый важный человек в ее жизни, а в последнее время он постоянно был расстроен. Джесс утешала его как могла. Лезла лизаться, дышала в лицо, поддавала носом мячик, чтобы Долгов покидал ей,
