Олега и очень ему сочувствовали.
– Он молодец, твой Кольцов, – произнес Дмитрий Степанович с удивлением.
Марья Дмитриевна внимательно изучала дочь, лучше отца понимая, что ее безудержный восторг имеет какие-то более глубокие корни.
– Будь осторожна, – сказала она, когда они остались одни на кухне. – Я очень тебя прошу, будь осторожна, Катенька… Он очень странный и, по-моему, очень тяжелый человек. Попробуй оценить его трезво.
– Я не могу трезво его оценивать, – ответила Катерина печально. – Я в него влюблена.
Марья Дмитриевна в сильном расстройстве ходила по просторной кухне.
– Ты совсем ему не пара. Он необразованный, мрачный, у него чувства юмора нет!
– Есть!
Но мать не слушала ее.
– Вся его сила и притягательность – в несметных деньгах. И я понимаю, какое в молодости это имеет значение. Но все-таки, Катя…
Катерина оскорбилась.
– Мам, куда тебя понесло? При чем тут деньги? У нас всю жизнь есть деньги, и я сама давно и прекрасно зарабатываю…
– Катенька, это вещи совершенно разного порядка – то, что зарабатываешь ты, или мы с отцом, и то, что есть у него. Не прикидывайся, пожалуйста, что ты этого не понимаешь. – Марья Дмитриевна остановилась напротив Катерины и взглянула на нее с такой жалостью, как будто Тимофей Кольцов уже погубил ее молодую жизнь. – Папа в восторге, что он помог Олегу. И я тоже в восторге. Но ему-то это ничего не стоило, Катя! Он не отдал ему последнюю рубаху, правда ведь? А жену он простил не оттого, что он благородный, а оттого, что он равнодушный, понимаешь? Ему нет до нее никакого дела, вот и все.
Насупившись, потому что мать отчасти была права, Катерина ковыряла вилкой скатерть.
– Ему и до тебя нет никакого дела. – Марья Дмитриевна подошла и обняла дочь. Катерина слышала, как мерно бьется ее сердце, как тикают часы на душистом запястье. На глаза навернулись слезы.
Неужели… неужели правда? Вдруг правда?
– Ты привлекаешь его потому, что ты – явление абсолютно недоступное его пониманию. Не знаю, где он там вырос, но, очевидно, он мало встречал таких женщин, как ты…
– Мамочка, я знаю твою теорию о нашей с Дашкой уникальности и неповторимости, – высвобождаясь, заявила Катерина. – Можешь не излагать. Но к Тимофею это не имеет отношения. Если бы он хотел, он получил бы десяток таких, как я.
– Он дважды был женат. Дважды! На женщинах, которых, как я понимаю, он покупал, причем вполне сознательно. Что в нем есть еще, кроме денег, Катя?
– Мамочка, – сказала Катерина и отвернулась к окну, за которым млели теплые летние сумерки. – Теперь уже проверить ничего невозможно. Любую женщину, которая приблизится к нему на расстояние вытянутой руки, можно заподозрить в том, что ей нужны его деньги. Мне не нужны его деньги. У меня своих навалом. Он сильный, решительный, умный, талантливый, стойкий. Он добрый, хотя сам об этом не знает.
– А ты знаешь?
– А я знаю, – упрямо подтвердила Катерина. – Он делает о-очень большие дела. Он работу дает тысячам людей…
– Ну, понесла! При чем тут это?
– Да ни при чем! – с досадой выкрикнула Катерина. – При том, что его есть за что любить. Ты, между прочим, думаешь, как он. Он тоже уверен, что его любить нельзя. Можно любить только его деньги и влияние.
– А ты ему, конечно, уже сообщила о своих пылких чувствах?
– Конечно, – подтвердила Катерина и улыбнулась. – Давно уже. Он жутко перепугался.
– Постарайся уйти без потерь, – тихо попросила Марья Дмитриевна. – Я понимаю, конечно, что это вряд ли возможно, и моя пылкая дочь уверена, что все делает правильно. Но я прошу тебя – постарайся уйти без потерь…
Тимофей позвонил из Женевы, когда Катерина засыпала на очередном собрании предвыборного штаба.
Летом противостояние немножко улеглось – обе стороны готовились к решительным осенним наступлениям. Поток компроматов друг на друга временно приостановился.
Солнце палило Москву нещадно, влажная жара давила на голову, отекали руки, телефонные трубки казались мокрыми и скользкими. Вялые перебранки выжимали остатки сил. Хотелось сесть под кондиционером и забыть о том, что существует улица с горячими автомобильными выхлопами и запахом раскаленного асфальта.
Приходченко все дела переложил на Катерину и Скворцова, устраивая новую жизнь для себя и Кирюхи, в которой была Диана и не было двух религиозных фанатичек, чуть не натворивших настоящих бед.
До конца жизни он будет благодарен Тимофею Кольцову и, может быть, даже сумеет когда-нибудь ему об этом сказать…
Тимофей на неделю улетел по делам в Швейцарию. Катерина нервничала и злилась, пилила сотрудников и чувствовала себя стервой.
В Женеве была Юлия Духова, умница и красавица, сосланная туда усилиями самой Катерины.
