– Нет вопросов, – констатировал Батурин, – тогда пошли. Времени мало, а работы много, ребята. Под вечер всех пустят на рабочие места. Спасибо всем, кто пришел нас поддержать.
– Григорий Алексеевич, а правда, что это вы вчера всех…
Батурин помолчал.
Что-то он скажет, подумала Кира.
– О моем героическом прошлом, – заявил Батурин, – я поведаю всем желающим за рюмкой чая после того, как мы разгребем завалы. Устроим банкет, выпьем, и я отвечу на любой вопрос. Почти на любой! – Он повысил голос, перекрикивая поднявшийся веселый и уважительный шум. – Приглашаются все присутствующие. А пока пошли, сделаем номер гвоздем сезона и утрем нос всем, кто думает, что мы раскиснем!
Костик никогда не умел так говорить с людьми. Он был неплохой начальник, но так – не умел.
– Очухалась? – спросил Батурин, переждав, когда пройдет народ, потянувшийся в обход здания, к дверям конференц-зала. Гальцев куда-то подевался.
– Все в порядке.
– Мне Шмыгун с утра названивает, – сообщил Батурин, – каяться хочет. Знаешь, я думал, что это Костик ворует.
– Знаю, – согласилась Кира.
– С чего это он решил каяться?
– Его Сергей запугал. Сначала поймал, а потом запугал.
– Иди ты! – неинтеллигентно и весело удивился Батурин.
– Ну да. Ты видел Гальцева?
– Видел.
– Как ты думаешь, они не решат, что налет на офис организовала я? Чтобы замести следы предыдущего преступления?
– А что? – спросил Батурин. – Он опять намекал?
– Гриш, я с ним даже не разговаривала. Просто, несмотря на то, что вчера мы все вернулись живыми с передовой, все остальные проблемы остаются в силе. Как это ни странно.
Сергей велел никому не рассказывать о том,
– Гриш, – сказала она решительно, – мне нужно с тобой поговорить. Только сначала ответь мне на один вопрос.
Батурин внезапно напрягся, и Кира заметила это.
В чем дело? Какой вопрос может оказаться таким неприятным для железобетонного Батурина, что он даже не может этого скрыть?!
– Гриша, – начала она, разглядывая его лицо. Лицо было как лицо. – Ты приезжал ко мне в Малаховку? Когда я там засела и статью писала? Приезжал?
Батурин моргнул. Почему-то он ожидал, что вопрос будет про Аллочку Зубову. Вопрос и какая-нибудь сочувственная речь в том смысле, что, несмотря ни на что, он ей не пара.
Почему он решил, что про Аллочку?
Потому что сам он думал только о ней, вот почему. О ней и о том, что с ним случилось вчера – на переднем сиденье «би эм дабл'ю», будь он неладен, а потом в ее квартире.
Мировая катастрофа. Парад планет. Любовь до гроба.
– В Малаховку? – переспросил он и полез за сигаретами. – Ну… да. Приезжал.
– Зачем?
Он вздохнул, как слон на водопое.
– Поговорить хотел с тобой! Постоял, постоял, покурил и уехал. А откуда ты знаешь, что приезжал?
– От соседей. Они тебя засекли.
– Точно, – Батурин улыбнулся, – дедок в шубе. Шуба коричневая, вытертая, вроде цигейковая, шапка меховая, клетчатый шарф и валенки. Прошел сначала в одну сторону, а потом вернулся с другой.
– О чем ты хотел говорить?
– Да все о том же! О том, что у нас ворует кто-то! Я был уверен, что Костик, и хотел тебе сказать, а потом не стал. Решил, что ты его прикроешь, позвонишь своему Николаеву, и скорее турнут меня, чем Костика. Мне… не хотелось терять работу.
– Конечно, – согласилась Кира.
– Пойдем под крышу, – попросил Батурин и потянул вверх воротник куртки, – вымокнем совсем.
– Нет, – решительно сказала Кира, – здесь по крайней мере точно никто не подслушивает. Можем посидеть в твоей машине.
Тут Григорий Батурин вдруг так смутился, что уши у него стали отчетливо красные, а щеки коричневые, как будто его на секунду мокнули в ведро с разными красками.
