покое, а с кем и поделиться добычей.
Григорий Батурин отлично знал, что он хороший журналист и амбиций у него целый воз. Особенно этих амбиций прибавилось после того, что тогда с ним случилось, и больше всего на свете ему хотелось доказать неизвестно кому – всем, – что он еще на что-то годен, кроме того, что на самом деле умел, чему полжизни учился и что пришлось в одночасье бросить – навсегда. Но он понятия не имел, что нужно, чтобы быть хорошим главным редактором, хоть и храбрился и делал вид, что он с шашкой на лихом коне впереди всех.
Трудно делать вид.
– Ну что? – спросил он, повернулся, опираясь на свою палку, и оглядел кабинет. За распахнутой дверью слышались всхлипывания и подвывания – это страдала Раиса, только что узнавшая о смерти шефа.
– Что? – тоже спросил капитан Гальцев.
Он курил какую-то невиданную махру, и от ее духа слегка мутило даже привычного и закаленного Батурина, что уж говорить о Кире. Батурин подумал и, с трудом дотянувшись, открыл замок и рванул на себя оконную створку. Сырой холодный воздух ворвался в кабинет, разогнал по углам махорочный дух, зашелестел планками немецких жалюзи.
– Я не писала Костику никаких угрожающих записок, – отчеканила Кира. – Это просто какая-то дикая чушь.
– Это? – снова переспросил капитан, как будто удивившись, и потряс перед носом у Киры сложенным вдвое листком бумаги. – Это не чушь, уважаемая. Это называется вещественное доказательство, и найдено оно в портфеле у вашего покойного друга и начальника.
– Я не знаю, как это попало к нему в портфель. Это моя старая рукопись.
– Рукопись? – еще пуще удивился капитан. – Что за рукопись?
Кира вздохнула. Она сражалась одна – Батурин, очевидно, так и не забывший вчерашнего концерта, ничем ей не помогал.
– Я никогда не пишу на компьютере, – холодно сказала Кира. – Это, конечно, очень неудобно, и главный меня всегда за это ругал, но я так себя и не приучила. Я пишу только от руки, а потом машинистки набирают текст. Это страница из моей рукописи. По-моему, месячной давности.
– Позвольте, – вкрадчиво начал капитан Гальцев, – это в рукописи вы написали… – Он развернул листок и прочел с выражением: – «Если наш сюжет полностью соответствует законам жанра, значит, непременно произойдет убийство, а вот будет ли найден убийца – неизвестно. Идея непременного разоблачения зла нынче отошла на второй план, уступив место кровавым и шокирующим деталям. Если вам не хочется на себе испытать действие этих кровавых подробностей, послушайтесь моего совета. Вернее, нескольких советов. Они очень просты, но, последовав им, вы сможете уберечь себя… « Это
Кира беспомощно посмотрела на него.
– Да, – неожиданно сказал Батурин. – Если я не ошибаюсь, дальше было так: «Вы сможете уберечь себя от бездарной и безрадостной траты времени на дрянные детективные романы». А потом про то, что и детективы можно писать хорошо, а можно плохо, только плохие лучше не читать. Ваша цитата, капитан, как раз о плохих детективах. Верно, Кира?
– Да не о плохих детективах это написано! – громко сказал капитан, которого с утра уже вызывали к генералу по поводу «громкого дела» об убийстве «прогрессивного журналиста и борца за свободу слова Константина Станиславова», и долго накачивали, и песочили, и промывали мозги, поэтому капитан с самого утра был как будто целлулоидный – накачанный, пропесоченный и промытый. – Это написано об убийстве. Вот, вашим почерком, Кира Михайловна, черным по белому. Ах, нет. Синим по белому. И сюжет упомянут с трупом вначале и «глухарем» в конце, и кровавые подробности, и…
– С каким глухарем? – перебила его Кира.
– Ну-у, – протянул капитан, – это теперь каждый дурак знает, Кира Михайловна. «Глухарь» – это как раз то, что в этой так называемой рукописи описано. В начале труп, а в конце – шиш. Дело закрыто. Виноватых нет. Труп сам по себе труп, а убийцы как будто нет. Вы про это писали?
– Я писала про детективные романы. Статью.
– Вы что? Литературный критик?
– Я не критик, но у нас нечего было поставить в номер, а тогда только-только объявили премию за лучший детективный роман. Костик попросил меня написать. Я написала.
– Можно статью-то поглядеть?
– Она не вышла, – негромко сказал Батурин. – Кто-то тогда помер. Кто, Кира?
– Ну во-от, – протянул капитан с таким удовлетворением, как будто Кира наконец-то призналась, что это она пристрелила Костика почти на пороге своего дома, – не вышла! Значит, нет никакой статьи.
– Есть, – Кира старательно и глубоко дышала. Батурин видел, как ей трудно, а капитан нет. – Статья есть. Рукопись очень большая. Это только один абзац. Тогда в Париже умер художник Михаил Швидинский, и пошел материал про него, а детективы остались про запас. У нас так часто бывает.
– А у нас, – сообщил капитан, рассматривая свою папиросу, – часто бывает так, что сначала пишут записки с угрозами, а потом убивают. Даже, бывает, киллеров нанимают, чтоб самим, так сказать, руки не марать.
– Да поймите вы! – закричала Кира, и всхлипывания за дверью прекратились – очевидно, Раиса стала слушать и перестала рыдать. Кто там еще слушает и сколько их? Полредакции? Или уже вся собралась? – Да поймите вы, что это очень глупо – убивать Костика в собственном подъезде! Ну я же не идиотка, чтобы этого не понимать! Да еще с запиской в портфеле! Ну неужели вы думаете, что я не забрала бы записку, если бы знала, что она у него в портфеле?!! Неужели вам даже в голову не приходит, что если я ему угрожала, то должна была элементарно… замести следы! Так это называется?
Батурин тяжело прохромал мимо, вышел в приемную и закрыл за собой дверь. Капитан проводил его взглядом.
