До приезда Николаева из Нью-Йорка Кира станет ему помогать, в этом Батурин был почти уверен. Есть надежда, что журналисты завтра же не разбегутся по конкурирующим изданиям – и то хорошо.
Батурин дохромал до двери в смежную комнату, плотно закрытую, и даже прикинул, не постучать ли ему, но потом решил, что это глупо – в редакции такой политес не принят. Он знал, что она там, за дверью, потому что слышал ее приглушенный голос, с кем-то она разговаривала по телефону. Он приготовил первую фразу, даже мысленно произнес ее про себя. Эта фраза непременно убедила бы Киру в том, что она должна стать ему временной союзницей – все равно до Николаева никто не сможет назначить ее главным вместо Батурина, который становился таковым автоматически, – и открыл дверь.
Кира сидела, повернувшись во вращающемся кресле лицом к стене. В пепельнице дымилась сигарета. Иногда она щелкала по ней, стряхивая пепел, но почему-то не курила. Когда она щелкала, на запястье звякали два золотых браслета.
Батурин посмотрел на ее запястье и отвел глаза.
– …Я тебе точно говорю, Володька, – не поворачиваясь, продолжала она, – ты мне поверь. Я не знаю! Я чуть с ума не сошла, и Тим тоже. Когда? – Она послушала немного и опять стряхнула пепел с тлеющей сигареты. – Встретить? Я пошлю водителя. Ты позвони им сам, они же тебя помнят отлично, и мать, и отец! Я не знаю, как они теперь!.. Володя, ты подумай над этим. Главным должен быть Батурин! Да никто не справится! Слушай, я очень люблю вас обоих, но Костик в последнее время так всех распустил, что… Нет, я серьезно говорю. Володя, если кто и сможет управиться со всеми, особенно после того, как Костика… не стало, то только Батурин. Да ладно. Знаю. Нет, Костик не знал. Он не знал, а я знаю. Ну и что?
Она стала слушать, очевидно, Николаев в трубке говорил ей что-то длинное, а у Батурина вдруг взмокла спина. Он почувствовал даже, как капля проползла между лопатками.
Уйти? Или продолжать подслушивать?
– Володь, я постараюсь помочь. Володя, я люблю свою работу, и мне очень нравится журнал, именно поэтому ты должен отдать его Гришке. Позвони ему. Я могу сказать ему тридцать три раза, но он не станет тебе звонить, он же тебя совсем не знает! Да. Да. С Сергеем. Нет, не сошлись! Ему Тим позвонил. Да. Целую, Володька. Прилетай.
Батурин понял, что сейчас она положит трубку, повернется и увидит его в дверях. Она увидит и поймет, что он подслушивал и знает теперь, как она изо всех сил навязывала его Николаеву.
Вот тебе и временный союзник. Вот тебе и старая дружба.
Так ты и не научился разбираться в людях, хренов военный корреспондент!.. Разбираться не научился, а все тянет тебя в высоту, все тебе охота доказать кому-то, что ты все можешь, что ты
Понимая, что незаметно скрыться ему не удастся из-за проклятой ноги, которая все время его подводила, он неловко шевельнулся, качнул дверь туда-сюда и спросил с ненатуральной интонацией:
– Можно, Кира?
Не поворачиваясь, она сильно потерла лицо и несколько раз вдавила в пепельницу окурок.
– Да, конечно. Заходи. Я что-то… не в себе.
– Нам завтра номер сдавать, – неизвестно зачем сказал Батурин. Как будто она могла не знать или забыть про номер.
Он понятия не имел, что должен говорить дальше. Благодарить ее, что ли?
– Я звонила Николаеву, – сообщила Кира и повернулась вместе с креслом, – он прилетит послезавтра.
– Да? Хорошо.
– Гриш, я сказала ему, что главным редактором должен и можешь быть только ты, – устало выговорила Кира, не глядя на Батурина, – плохо только, что он тебя почти не знает лично, но, если мы оба будем твердо стоять на своем, он примет правильное решение.
– На чем мы должны стоять?
– На том, что нам не нужен никакой человек со стороны. У нас сложившийся коллектив, стабильные рейтинги и все такое. Гриш, мы оба знаем, что за последние два года журнал не умер только благодаря тебе. Вас с Костиком надо было сразу поменять местами, но это…
– Невозможно, – подсказал Батурин.
– Невозможно, – согласилась Кира. – Если бы он был жив, этого никогда бы не произошло.
– Я знаю.
– Нам надо переверстать всю первую полосу. Найти фотографии, куски из его старых или невышедших материалов, что-нибудь трогательное. – Она говорила и терла лицо. Из-за сложенных ковшиком ладоней голос звучал глухо. – Ты сам напишешь или мне попросить кого-нибудь?
– Давай дадим на полосу всех сразу.
– Кого – всех?
– Всю редакцию. Всех, кто его знал. Журналистов, верстальщиков, компьютерщиков, редакторов. Уборщиц, буфетчиц – всех.
– Детские фотографии? – предложила Кира.
– Студенческие, – задумчиво продолжил Батурин, – может, еще что-нибудь есть, например, баррикады у Белого дома в девяносто первом, премии, судьбоносные репортажи. Есть?
– Ну конечно, есть. Его даже в Нью-Йорке награждали. Ну, не его одного, а с Володей вместе, и Артема Боровика, если я не ошибаюсь.
