своей милиции и передайте. Никаких протоколов и свидетельских показаний. Никто не докажет, что мы с Федотом ее видели, с покойником-то!
– Да я не из милиции!
– А мне все равно. Ничего не видела, ничего не знаю. Вероника вернется из Парижа, пусть ее спрашивают, а я тут человек посторонний. На работе я.
– Вась, я есть хочу!
– Ты только что ел!
– Я опять хочу.
– А пока вы башню строили, из подъезда никто не выходил?
Вася сердито вздохнула:
– Валентина вышла, и больше никто. Валентина Степановна, домработница с пятого этажа. Ваша, если вы… муж Киры Михайловны.
Сергей вдруг почувствовал, как холодные лягушки, шевелившиеся на спине, стремительно замерзают еще больше, превращаясь в давешний антарктический панцирь.
Валентина?!
– Ну все, – заметив, как изменилось у него лицо, объявила Вася, – до свидания. Мы должны чай поставить. Мы опять есть хотим.
– Васька ватрушку испекла, – похвастался Федот Шубин, – я только половину съел. А половину сейчас буду.
– Точно… Валентина?
– У меня пока куриной слепоты нет, – язвительно отрезала Вася, – до свидания.
– До свидания, – пробормотал Сергей.
Аллочка трусливо просидела на работе до половины десятого. Вряд ли Леша Балабанов станет ждать ее так долго.
Делать на работе в это время было совершенно нечего. Все подписи к фотографиям она давно сдала Магде Израилевне, особенно старательно, с высунутым языком, перечитав их перед тем, как сдать.
Все оказалось в порядке. Костик нигде не был назван Модест Станиславович, а журнал – «Старая лошадь».
– Ну вот, – похвалила Магда Израилевна, как будто Аллочка была ребенком-дауном, неожиданно выучившим алфавит, – молодец! Можете, когда хотите!
Матери она позвонила и сказала, что шашлык на сегодня отменяется. Мать огорчилась, и предлагала заехать, и поминала отца, и сердилась, и волновалась, и обещала прислать с водителем кастрюлю супа.
Потом пришла Верочка Лещенко и хвастливо показала свой «матерьяльчик».
Это были не какие-то подписи к фотографиям, а довольно приличная статейка о том, как Верочка училась у Костика журналистской непримиримости, неподкупности, этике, легкому слогу и чувству юмора.
– Разве чувству юмора можно научиться? – спросила Аллочка тихо. Верочку она почти не знала, тогда, в коридоре, разговаривала чуть ли не в первый раз и теперь не понимала, зачем она к ней пришла. Впрочем, в редакции почти никого не оставалось, а Верочке, наверное, очень хотелось похвастаться. Аллочке бы тоже захотелось, если бы ей поручили «настоящий материал».
– Сейчас к Кире поеду, – заявила Верочка и потянулась всем телом. – Как ты думаешь, можно?
– Зачем прямо сейчас? – удивилась Аллочка, которая имела совершенно определенные понятия о субординации и этикете. – Наверное, лучше утром….
– Утром это все в печать пойдет! – фыркнула Верочка. – До утра она посмотрит, а я, если надо, перепишу. Я в лужу сесть не хочу. Я хочу, чтобы у меня все было как у хорошей, грамотной журналистки. Кира, конечно, редкая сволочь, но, пока она надо мной начальник, а не я над ней, придется подстилаться.
– Почему она сволочь? – удивилась Аллочка, которой нравилась Кира – стильная, сдержанная, очень уверенная в себе, как будто отлитая из бронзы. И сын ее нравился. Он однажды заезжал в редакцию, кричал из кабинета наивным басом: «Мама!»
– Потому что она сволочь, – убежденно сказала Верочка. – Кто Костика убил? Она и убила!
Аллочка точно знала, что Костика убила
– Зачем?
– Зачем убила? – Верочка деловито соскочила со стола и стала перед зеркалом. Воротник был не безупречен – все-таки рабочий день позади, а ей хотелось, чтобы все было безупречно и красиво. – Затем, что он был ее любовником. Ты же недавно пришла и ничего не знаешь! Наш Костенька всех на свете любил! И ее любил, а потом кинул. Ну, она, наверное, и решила его… – Верочка на секунду остановилась, чтобы снять невидимый волосок с губы. – Пристрелить. Пригласила к себе, подстерегла – и ба-бах!
– И сама подложила ему в портфель собственную записку с угрозами!
– Ну, она вполне могла не знать, что у Костика в портфеле. Может, она ему угрожала, но думала, что он записки сжигает. А он взял одну, да и не сжег!
– Глупо писать записки собственноручно, когда можно на машинке напечатать или на компьютере, – заметила Аллочка. Ей тоже хотелось вытащить зеркальце и посмотреться в него, но почему-то было стыдно Верочки.
