она сейчас? А?
– На кухне, скорее всего. С мамой и Мусей, – Муся была помянута необыкновенно нежным тоном.
– Вот именно. Не пойду же я к ним с вопросами! Твоя матушка тогда меня моментально вышлет на сто первый километр.
– Это уж точно, – согласился Сергей, – вышлет.
– А что это Владик рассказывал про то, что бабушка деда отравила?
– Да не знаю я! Он вообще все время врет. И потом, ему нравится «эпатировать публику». Он так и говорит. Он сюда из города на велосипеде приехал. И не потому что спортсмен, а потому что машины у него нет, а на электричке ездят одни плебеи и уроды.
Значит, не аэроплан и не подводная лодка, а всего лишь велосипед. Поэтому Кирилл ничего и не слышал.
В окне, мимо которого они проходили, вдруг показалась голова Нины Павловны, которая громко закричала:
– Дима!!
Кирилл сильно вздрогнул и посмотрел наверх.
– Дима!!!
– Димы нет, – сказал Кирилл вежливо, и тут уж вздрогнула Нина Павловна. Она посмотрела на них сверху вниз и отдала распоряжение:
– Сережа, немедленно найди дядю Диму. Вчера он забыл в машине молоко.
– Он не забыл, – сказал Сергей, – я его на крыльцо поставил.
– Дядю Диму? – удивился Кирилл.
– Тетя Нина! – откуда-то с другого конца дома завопила Настя. – Молоко в холодильнике на террасе, я же маме сказала!
Тетя Нина в окне немного помолчала и скрылась и уже в доме приглушенно заговорила:
– Юля, молоко в другом холодильнике, как же ты не помнишь ничего!..
– Я ничего не помню, потому что его из машины доставала не я!..
– Ну все, – сказал Сергей, морщась, – наши мамаши на одной кухне – это конец света. И Мусе сейчас попадет.
– А где у вас книги? – быстро спросил Кирилл, чтобы Сергей не вспомнил про скамейку и не заставил его искать какое-нибудь «не слишком гнилое бревно». – Я бы взял почитать что-нибудь.
– Пойдем, я покажу, – сказал Сергей охотно, – вот чего в этом доме полно, так это книг.
По мавзолейному коридору, полному сухих цветов и круглых столиков, они прошли в глубину дома, миновав кухню, на которой ссорились Нина Павловна и Юлия Витальевна.
– Проходи.
Высокая дверь величественно приоткрылась, и они оказались в гостиной, в которую Кирилл мельком заглядывал в свой первый приезд в этот дом. Почему-то в гостиной было темно, как в пещере. Толстые шторы, не сходившиеся на середине, пропускали внутрь узкие горячие лучи, которые ломтями резали полумрак, и все это напоминало католический собор в Риме. В довершение картины в полумраке обнаружились и две послушницы – одна сидела в кресле, укутав ноги клетчатым пледом, хотя в комнате было очень душно, а вторая подле нее на стуле, деревянно выпрямив тощую спину. Та, что была в кресле, говорила:
– …почти всю ночь. Сердце давило ужасно. Так мучиться невозможно, лучше уж умереть. Вот бы все обрадовались!
– Что ты говоришь, мама! – вяло протестовала вторая. – Так говорить нельзя.
– Знаю, знаю, все вы только и ждете моей смерти. Ничего, немного осталось. Скоро всех освобожу. Ты что, думаешь, я не знаю, как я тебе надоела! Ты-то небось больше всех обрадуешься! Ты меня ненавидишь с тех пор, как отец ушел. Ненави-и-идишь!
– Что ты говоришь, мама!
– Ты мне все простить не можешь, что я тебя тогда не пустила! Да если б я тебя пустила, ты бы сейчас была развратница, хуже Анастасии, которая привезла любовника, как только из дома гроб вынесли, и на бабкиных костях с мужиком валяется. Да она тут бордель еще устроит, дом свиданий, вот сестрица моя с того света поглядит, что в ее доме делается, узнает, как дома соплячкам оставлять.
– Хватит, мама.
Клетчатая туша колыхнулась в кресле.
– Да я для тебя, дуры, стараюсь! Только о тебе и думаю, только и хочу, чтобы ты ничем себя не запятнала, чтобы бог тебе простил все твои грехи, а ты…
Кирилл и Сергей вдруг переглянулись, как будто им обоим стало стыдно подслушивать, хотя слушали жадно и внимательно, и Сергей сказал фальшиво-веселым бодрым тоном:
– Что это вы в темноте сидите? На улице так тепло. Сонь, вышли бы на улицу.
– У меня аллергия на солнце, – объявила тетя Александра, – у меня всю жизнь очень, очень нежная кожа. Соня, мне пора принять мочегонное. Принеси из пакета, знаешь, где у меня лекарства.
– Мочегонное на ночь примешь, мама.
