Настя, смотревшая на него в упор, вдруг засмеялась, схватила его руку, лежавшую на руле, и звонко поцеловала. Перевернула и поцеловала еще раз – в ладонь.
Он смутился так, что стало жарко затылку. И Соня в зеркале не отрывала от него глаз.
– Спасибо, – вдруг сказала она, – я ведь так и не поблагодарила вас.
– Пожалуйста, – перебил ее Кирилл. – Давайте. Вылезайте и уводите вашу маму из засады. Только вы можете с ней справиться.
– Когда ты заходил в аптеку? – спросила Настя, провожая глазами удаляющуюся к калитке Сонину спину.
– Когда ты покупала своих кур. Кстати, почему мы так нигде и не поели, я не понял?
– Потому что нас ждут дома, – сказала она удивленно, как будто он спрашивал у нее какую-то глупость.
– Ах, да, – сказал Кирилл, – я забыл. Нас ждут дома, поэтому поесть мы нигде не можем. Хорошие мальчики и девочки всегда слушаются маму и папу.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Почему ты так злишься?
– Я не злюсь.
– Нет, злишься. Ты начал злиться, когда отдал Соне фонендоскоп. Тебе неудобно, что ты его купил?
Не мог же он сказать ей, что отныне их проблемы его не касаются!
– Настя, я не злюсь. Все нормально. Открывай мне ворота, и я заеду.
– Давай я заеду, – вдруг предложила она весело, – мне всю жизнь хотелось хоть сто метров проехать на такой машине.
– Нет! – завопил он испуганно. Однажды он видел, как она заезжает в ворота.
– Ты жадина-говядина, – сказала она и засмеялась, – тебе жалко дать мне порулить, потому что твоя машина тебе дороже, чем я!
И, стиснув руками его шею, она притянула к себе его голову и поцеловала в губы.
Краем глаза он видел продолжавшееся лиловое шевеление в смородиновых кустах, и машина стояла очень неудобно – поперек проезжей части, – и вот-вот могла выскочить тетя Нина с руководящими указаниями или Настин отец с очередной доской для очередной скамейки, но она целовалась с ним так самозабвенно и с таким вкусом, что очень быстро он перестал соображать, и задышал коротко и бурно, и его ладони оказались у нее на груди, и обнаружилось, что под полотняным пиджачком у нее ничего нет – совсем ничего, только она сама, гладкая, крепкая, шелковистая и чуть-чуть влажная.
Он совсем забыл, какая она на ощупь.
Как она сказала? Жадина-говядина?
От жадности он укусил ее за шею. От жадности он чуть не оторвал плоскую пуговицу, которая мешала ему, все время попадаясь под руку. От жадности он готов был проглотить ее целиком – только бы она никому, кроме него, не досталась.
Кажется, он намеревался быть благоразумным.
Свежая рубаха стала совсем мокрой от пота.
– Настя!! – закричали с участка. – Настя, ты курицу привезла?!
Она оторвалась от него, бессмысленно одернула задравшийся пиджачок и, пошарив рукой, нашла свои очки и нацепила их на нос, и оказалось, что нацепила вверх ногами.
Кирилл смотрел на нее и молчал.
– Я не виновата, – быстро сказала она, – я не ожидала. Я просто так. Я очень соскучилась по тебе, а ты был такой злющий и такой… замечательный.
Он молчал.
– Ты действуешь на меня как-то странно, – добавила она и вдруг выскочила из машины и побежала по дорожке. – Ворота сам откроешь! – крикнула она уже из-за калитки.
Некоторое время он прикидывал, что правильнее сделать – рассердиться или засмеяться, и решил, что сердиться не станет. Она тоже действовала на него каким-то странным образом, но зато он совершенно точно знал, что нужно, чтобы как следует разобраться, в чем именно странность.
Отсутствие родственников, закрытая дверь и кровать на драконьих лапах. В крайнем случае, сойдет и диван.
Костромин загнал машину в гараж, запер на все замки и пошел к дому.
– Кирилл! – окликнули его из-за георгинов.
Он остановился. За георгинами раздалось бормотание, какой-то шорох, потом сильно забила по листьям вода, и выглянул Сергей – мокрый, грязный и без очков.
– Почему-то я должен поливать эти проклятые георгины! – сказал он сердито и отряхнулся, как мокрая собака. – Шланг ни черта не держится.
– Я разуюсь и посмотрю, – предложил Кирилл.
