— Ну так делать что-то надо, — предположил Алексей.
Костя цокнул языком:
— Делать? Что делать-то? Ничего тут не сделаешь. Люди все взрослые. Они решают, тетки.
— Тьфу, — возмутился Алексей. — Что за слово такое? Вообще я смотрю, сколько тут у нас слов гнусных всяких развелось. Просто беда.
Алексей поддерживал этот интимный разговор довольно легко, сочувствовал Косте и искренне осуждал Катю, — видимо, сам он еще до конца не отдавал себе отчет, что для Киры с Митей он уже стал таким вот Виталием.
— А с другой-то стороны глянуть, — с развязной великодушностью сказал Алексей, — чего жалеть-то? Нам по сорок скоро. А для них это вообще швах.
От таких слов Костя встал как вкопанный.
— Ну ты даешь! — только и вымолвил он, и улица Забелина тоже как бы потемнела от его негодования.
— А что? — с невинным видом изумился Алексей. — Она же тебе руки развязывает. Свобода, брат, свобода! Детей у вас нет.
— Да, свобода, — кисло повторил Костя. — Из рук прямо все валится. Контракт вон слетел…
— Она тебе разводиться не предлагала?
— Да нет, наоборот, — зарделся Костя. — Об этом речи нет и, чувствую, не будет. А как так жить — не понимаю. Не понимаю.
— Тогда и бояться нечего. Ну, подумаешь, зачесалось, с кем не бывает?
— С некоторыми вот не бывает, — зло, с досадой сказал Костя, а потом снова удивился и уточнил: — Ты так на это смотришь?
— Я так на это смотрю, — подтвердил Алексей.
— А любовь? — несколько вкрадчиво напомнил Костя.
Алексей, как бы спохватившись, согласно покивал.
— Ну тогда платок ей купи, — и он указал на индуса, державшего в руках ворох разноцветных шелковых платков, похожих на хвост жар-птицы.
Костя посмотрел на платки с презрением, а Алексей, напротив, не удержался и пропустил через пальцы какой-то оранжевый невесомый отрезок нежнейшей ткани.
Кира затаилась, и он тоже не напоминал о себе, но обоими владела пока еще нечеткая мысль, что это всего лишь затишье перед бурей, дань приличиям, что просто так все это уже закончиться не может, что неумолимое, неизбежное сближение уже началось, и по каким-то сложно объяснимым, однако же необходимым причинам сейчас нужно вести себя именно так, ничего не торопить, ибо время само знает приличный всему час, и он уже никак не обойдет их, а им не миновать его.
Алексей сидел у себя на кухне и наблюдал за облаками. Высоко-высоко самолет, словно сияющая игла, тащившая за собой толстую пушистую мохеровую нить инверсионного следа, прошивал их скопления, а потом снова показывался в оперативном просторе и полз по этой голубизне куда-то за тридевять земель, и Алексей держал его в поле зрения до последнего. Решение не возвращаться больше в Эдинбург, точнее, вернуться только для того, чтобы сдать лабораторию, видимо, зрело в нем давно, но только сейчас облеклось в виде отчетливой, осязаемой мысли, и он разглядывал ее, поворачивая так и сяк, как сложное насекомое, насаженное на иглу. Сегодня он поймал себя на том, что как будто уже примеривается к жизни здесь. Когда в 2000 году он уезжал из страны, он просто спасал физически себя и свою мать, и, конечно, тогда и мысли у него не могло возникнуть, что он может остаться за границей навсегда, даже ради работы. Но годы и привычка сделали свое дело: теперь противоположная мысль, мысль о возвращении, вызывала вполне понятные сомнения. Он постоянно думал о матери, понимал, как ей одиноко, и вот теперь к его сомнениям прибавилось новое обстоятельство, и оно начинало значить больше прочих.
Его открытия прервал телефонный звонок. Звонила Катя.
— На дачу поедем? Папа по тебе соскучился.
— Нет, наверное, — неуверенно ответил Алексей.
— А что такое?
— Влюбился, — помедлив, признался Алексей.
— Так это же прекрасно! — воскликнула Катя, и от ее излишней веселости, причину которой ему отчасти объяснил вчера Костя Ренников, ему сделалось неудобно.
— Лежу в темноте и мечтаю, — все же сказал он, тут же ощутив в ней такую же сообщницу, какую Костя имел основания видеть в безымянной супруге Виталия.
— Как в шестнадцать лет? Ну-у, я завидую тебе… — Потом подумала и поправилась: — Нет, я тебе не завидую.
Алексей хотел спросить почему, но не успел, потому что Катя сама показала, где примерно нужно искать ответ.
— Понятно, — вздохнула она. — Сколько тебе лет, мальчик?
— Об этом и думаю, — вздохнул Алексей еще грустней. — Ты вспомни, когда нам было по двадцать четыре года. Для нас сорокалетних просто не существовало.
— А ей двадцать четыре года? — заинтересовалась Катя. — Хм, изящная разница.
— Предполагает, что я должен быть обеспечен? Так я вроде обеспечен.
— Да, — несколько подумав, согласилась Катя. — Так в чем проблема?
— Проблема в том, что, похоже, любовь моя имеет тенденцию быть безответной.
— Кто-то сказал, не помню, что безответной любви не бывает.
— Как это?
— Имеется в виду, что процесс этот взаимообразный, иначе ты бы просто ничего не почувствовал.
Алексей попрощался с Катей и стал обдумывать это сомнительное утешение, когда позвонил Антон.
— Что, притомила, что ли, королева клаудвочеров? — жизнерадостно поинтересовался он.
— Притомила, — честно ответил Алексей.
— Дае-ешь. А зачем она тебе, когда с тобой такие женщины по лесам бродят?
— Это было деловое свидание, — пояснил Алексей таким тоном, что несколько секунд Антон на том конце связи собирался с мыслями, что же на это сказать.
— Хочешь, доставлю ее пред твои ясные очи. На аркане приволоку, — рассмеялся он, но дипломатично не уточнил, кого именно.
— Да сиди уж, — сказал Алексей с досадой и подумал, что любовь — это как болото: чем больше дергаешься, тем глубже проваливаешься и прочней застреваешь. К тому же ни Кате, ни Антону он не проговорился, кто именно поверг его в подобное расслабленное состояние, так что выводы они делали самостоятельно.
— Слушай, — сказал он Антону, — тебе бабы не говорят, что ты инфантильный?
— Любимая тема у них, — усмехнулся Антон самодовольно.
— А меняться не собираешься?
Антон подумал.
— Не могу, — сказал он наконец. — Я — представитель нашего детства в современности.
От природы здоровый, Алексей с самого детства испытывал доверие к миру. Это ощущение переносилось им и на людей, с которыми его сводила жизнь. И в Юле, как ему казалось, обретал для себя какое-то средство от Киры. История с Кирой подарила ему первое разочарование в жизни, и хотя в дальнейшем в ней случались и другие огорчения, это оказалось самым запоминающимся, как первая любовь, чем она, впрочем, по совместительству и являлась.
Но Юля и впрямь обладала свободным мышлением. Поговорить с ней по телефону больше нескольких минут было удачей, встретиться — подвигом. Зато смс-пространство было пространством, где она царила неподдельно и лучезарно. Смс-пространство было пространством, наполненном улыбками. Улыбка, три улыбки, десять, сто, миллион улыбок. Честное слово, доброе дело — свободное мышление. «Наши
