времен Карамзина у нас эта подозрительная форма скрывала в себе реакционные настроения». — Прочитав это, он вопросительно глянул на Алексея, захлопнул книгу и сказал: — Ну что ж. Учреждений и социальных институтов всяких мы понасоздавали на все случаи жизни. А жизни-то и нет. А жизни нет, потому что нет людей. Нет этой самой морали. Так что люди, люди и еще раз люди. Людей у нас нет. Бог живет в тебе тобой. Понимаешь? Это хоть и в Индии сказано, нас тоже касается.
Во дворе сработала автомобильная сигнализация и выла долго, на все голоса. Алексей и Вадим Михайлович, задумавшись, молча смотрели в пол, словно бы выслушивали бесконечно долгий и нудный приговор суда.
— Мы сошли со столбовой дороги человечества, — сказал Вадим Михайлович, когда тишина наконец восстановилась. — Там, где Бруно, там, где Нил, где Посошков, где Петр Великий, где Герцен, Добролюбов, Ключевский, Циолковский, где все наши лучшие, светлые умы ноги свои сбивали, чтоб нам, дуракам, свет какой-то указать, обучить, образовать, а полезли в результате в какую-то давно заросшую, дремучую просеку и удивляемся, почему в этой глухомани нет постоялых дворов, трактиров и прочих благ цивилизации. А потому что там их нет и быть не может! Одни только деньги. Вот-с.
Алексею припомнился разговор, который он вел на поминках Толика со Славой Деулиным, и в немногих словах передал суть спора. Вадим Михайлович задумался, потом сказал:
— Нет, вымираем, вымираем. Все-таки вымираем. Ты посмотри, кто у власти! Право слово — «Слепцы» Брейгеля. Не знаю, Алешенька, и впрямь, что ли, иссякла сила наша. Из последних каких-то сил бултыхаемся. Не знаю, на чем-то и держится все? На привычке какой-то, на каком-то общественном договоре, чтоб уж совсем не гадить сильно. Даже в местах заключения какие-то правила устанавливают. Общество-то — оно самоорганизуется. Люди, люди, — строго молвил Вадим Михайлович и даже требовательно постучал костяшками пальцев по столу. — Человек нужен. Некоторые скажут нам, что эдак мы докатимся до монархии, но, дорогой мой, ведь мы туда и катимся, и дай Бог, чтобы это была монархия Минина и Пожарского, а не Синеуса и Трувора.
Хотя и важные, и интересные, и чрезвычайно полезные для общего образования и понимания обстановки разговоры вел с Алексеем Вадим Михайлович, Алексей в этот день меньше всего был к ним расположен. То, что лежало у него на душе, плохо сочеталось с высказываниями Милюкова и с афоризмами Бенжамена Констана.
Но все же уже на улице, когда за ним мягко, придерживаемая пневматикой, закрылась дверь подъезда, он еще раз проговорил про себя: «Бог живет в тебе тобой», по-настоящему залюбовавшись этой фразой и той простой мыслью, которую она заключала.
Одновременно с добычей книг для Дома коррекции ребенка Кира соображала, где могут быть записки деда. В квартире матери их не было, дед все последнее свое активное время проводил на даче, следовательно, искать надо было там. На дачу они отправились вместе с Алексеем. Несмотря на то что отношения с Алексеем приобрели довольно определенный характер, Кира совсем не думала о них, а просто жила этой новой немного неожиданной жизнью, а все решения оставляла на потом.
Старый дом пятидесятых годов постройки, тихо стоявший в окружении сосен, встретил их, казалось, сразу всеми звуками, которые способен был издавать. Поскольку Алексей был здесь только гостем, то поиски Кира по праву хозяйки взяла на себя, предоставив ему разобраться с отоплением. С отоплением он не разобрался, поэтому просто растопил печку, благо в доме она была. Дом, увлажненный осенью, откликнулся на тепло как бы нехотя, с ленцой, но по мере того как огненный зев поедал отборную березу, дом благодушно оттаивал.
— Я нашла, нашла! — вдруг раздался голос Киры. Как сумасшедшая, она твердила эти слова на весь старый, гулкий дом, и половицы, прикрытые стершимися циновками, стонали от ее возбужденных шагов.
Они сидели за круглым столом, над которым нависал канареечный абажур, и листали тетради, которые в годы их одноклассничества принято было называть общими.
«Если человеку случилось пережить или наблюдать что-то важное, он должен это записать на будущее или рассказать другим, чтобы это осталось в назидание потомкам. Человек же, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, подобен скупому, который, завернув в плащ свои драгоценности, зарывает их в пустыне, когда холодная рука смерти уже касается его головы».
Эта древневосточная мудрость была предпослана запискам в качестве эпиграфа, а сами они начинались такими словами:
22 июня 1941
Внезапно она оторвалась от текста и сказала:
— Все страшное, трагичное случается всегда неожиданно. — И задумчиво, надолго замолчала, так что Алексей даже придвинулся и провел ладонью по ее волосам.
Они стали читать дальше и с удивлением узнали, что еще в сорок первом году бессарабские помещики спокойно проживали в своих дворянских гнездах. Кира была в отличном, но несколько смешанном расположении духа, она и светилась, и ей хотелось шалить.
— А если мама сейчас сюда приедет? — вдруг со смехом спросила она.
— Пирогов нам напечет, — меланхолично предположил Алексей. — Она же так меня любит…
Но Кира была настолько воодушевлена находкой дневников, что на эту колкость ответила незаинтересованно.
— Ах, Алеша, опять эти счеты! Оставь, пожалуйста.
— А если Митя сюда приедет? — через некоторое время спросила она опять.
— Вот если он сейчас приедет, — спокойно ответил Алексей, — тут-то мы с ним и потолкуем.
Был уже первый час ночи. Огрызок луны шнырял по задворкам неба, путаясь в черных кронах сосен. Условная геометрия таинственного света покрывала стены.
Кира лежала головой на его загнутой сильной руке и ей действительно на какое-то мгновение захотелось, чтобы приехал Митя, чтобы произошло что-нибудь не страшное — вроде драки с Мазуром из тридцать четвертой школы, и вся эта двойственность, угнетавшая ее с появлением Алексея, наконец разрешилась.
— Что собираешься делать? — спросила она, имея в виду планы ближайших дней.
— Да Антоний в монтажную зовет, — сказал Алексей, — а я все никак до него не доеду. Посмотрю хоть, как кино делается.
Монтажная, где работал Антон, располагалась в старинной, одной из первых в Москве, студии Харитонова на Лесной улице. Снаружи это здание, обнесенное глухой оштукатуренной стеной, напоминало базу снегоуборочной техники, а внутри представляло собой сплетение нечистых лабиринтов. Всякий, попадавший сюда впервые, испытывал чувство отвращения, до такой степени внутренности эти имели отталкивающий, омерзительный вид. Когда-то, а именно в 1916 году, кинопромышленник Дмитрий Харитонов, подпавший под сценическое и житейское обаяние Веры Холодной, специально для этой непревзойденной дивы немого кинематографа построил съемочный павильон, назвав его «Киноателье».
