блокироваться с общепризнанными деятелями. Рузвельт в этом отношении казался неоценимой находкой. Его известность и довольно неожиданный «квази-радикализм» обещали массовую опору движению.
Трагедии человеческих отношений еще раз суждено было случиться в этом, почти нечаянном союзе Рузвельта и Лафолета. Последний рассчитывал на поддержку своей кандидатуры нью-йоркским ветераном, якобы .отошедшим от прямого участия в политических битвах. И напрасно. Несмотря на внешние знаки приязни, Рузвельт далеко не во всем соглашался с Лафолетом, а главное, он не желал отдавать позиций лидера никому. Это выяснилось позднее; тогда же, в конце 1911 ― начале 1912 года ситуация не выглядела столь очевидной.
Дело было не только в том, кого выбирали Рузвельт и Лафолет в качестве союзников, но и в том, кто выбирал их. Миллионеры М. Маккормик, У. Флинн, братьяг. и А. Пинчоты, вложившие вначале деньги в кампанию Лафолета, к концу января 1912 года переметнулись к «ойстербейскому льву» ― Рузвельту. Теперь и он решил, что наступила пора выйти из укрытия. Отмечалось, что Рузвельт «никогда не был в лучшей физической форме. Он стал грузен, но цвет лица у него здоровый и он кажется энергичным без признаков неестественного воодушевления. Нет ничего, что предполагало бы нарушение мыслительного процесса, если не считать за симптомы этого эгоизм, веру в собственные доктрины, страсть к власти и нынешнюю враждебность к Тафту».
Т. Рузвельт предложил собравшимся в редакции журнала «Аутлук» сторонникам свою стратегию действий. Он полагал, что просьба о его включении в президентскую гонку должна исходить от нескольких губернаторов среднезападных штатов ― лишь это может сразу дать видимость его массовой и влиятельной поддержки. Кажущаяся непосвященному самонадеянность оказалась точным политическим расчетом. Через две недели после призыва из Нью-Йорка губернаторы Мичигана, Миссури, Канзаса, Нью- Гемпшира, Западной Виргинии и Вайоминга обратились к Рузвельту с петицией, смысл которой сводился к тому, что вся история прогрессистского движения приводит к идеям «Нового национализма» и что Рузвельт ― глава этого движения.
Складывалось впечатление, что Рузвельт был настроен возвратить только ему принадлежащий пост. В Колумбусе, объявляя о своем вступлении в борьбу, он заговорил фразами, которым позавидовал бы Джефферсон: «Я верю в подлинную демократию, в то, что права человека выше всех прочих прав, что богатство должно быть слугой, а не владыкой народа». Апеллируя к огромным народным массам, словно он лишь вчера их увидел, Рузвельт заявил, что если «правительство не является абсолютным представителем народа», оно недостойно своего имени.
Для реализации увиденной как бы в озарении демократии Рузвельт предлагал три главные меры: право населения на референдум в случае важного для него законодательства; отзыв избирателями избранных ими лиц; опротестование решений судов. Неизвестно, какова была степень словесного позерства и демагогии, однако эти принципы сразу же оттолкнули значительную часть консервативных деятелей. Встал вопрос о принципиальной возможности для Рузвельта остаться в рядах республиканской партии. Стараниями его прежних коллег перед Рузвельтом разверзлась политическая могила.
Он прекрасно знал, что полагаться исключительно на отдельных симпатизирующих губернаторов и сенаторов недостаточно. На июньский конвент в Чикаго огромная масса выборщиков прибудет не с народным мандатом, а с указанием своих боссов. Лишь один маневр мог позволить хотя бы отодвинуть крах: обращение к избирателям через головы боссов и их ставленников ― выборщиков. Поэтому в своем ответе губернаторам Рузвельт предложил избрать кандидатов на конвент посредством прямых первичных выборов, так называемых праймериз. Праймериз давали гораздо больше возможностей «неудобному» для партийной верхушки претенденту, чем кулуарные решения, в которых местные политические боссы прямо осуществляли волю своих руководителей. (Позднее более половины штатов приняли систему праймериз.) Рузвельт шел на огромный риск. Однако именно это давало ему шанс. Он полагался на свою энергию, голос, выносливость, магнетизм, известность, умение увлекать массы, на новые прогрессистские лозунги.
С началом в марте первичных выборов политическая борьба пошла к зениту. Одно дело бурно негодовать и раздавать нелестные эпитеты, другое ― подсчитывать голоса выборщиков, реально влияющих на будущее решение партийного конвента. Магнаты из Нью-Йорка и Бостона без колебаний выступили за стабильность, то есть за Тафта. Потеряв Массачусетс и собственный штат Нью-Йорк, Рузвельт отомстил тем, что «отбил» у Тафта его родной штат ― Огайо, а затем добился триумфа в Пенсильвании, Калифорнии и Мэриленде. Даже самым большим оптимистам в лагере Тафта стало ясно, что его шансы на выдвижение резко уменьшились.
«У меня уже не хватает терпения слушать о тирании большинства, ― кричал Рузвельт толпе в Карнеги холл. ― Единственная тирания, от которой страдают мужчины, женщины и дети в действительной жизни ― это тирания меньшинства... тирания угольного, канализационного, мясоупаковочного трестов». Эти слова произносились так, будто Рузвельт сам не был тридцать лет любимцем и вождем обличаемого им сейчас меньшинства. Словно очнувшись от неведения, он поднимался к высотам пафоса социальной справедливости, понимая и «калеку-обходчика на железной дороге, переутомленную девушку на фабрике, изможденного ребенка, приговоренного к нечеловеческому труду» (из речи в Сент-Луисе 28 марта 1912 года). Рузвельт обличал адвокатов Уолл-стрит и продажную прессу. «В конечном счете эта страна не будет для нас хорошим местом для жизни, если мы позволим нашему правительству отвернуться от своих первоначальных задач и стать правительством адвокатов корпораций, служащим защите особых привилегий, а не делу народа».
Нельзя не отдать должное (каковы бы ни были подспудные мотивы) мужеству Рузвельта в эти дни, когда все близкое окружение, прежние друзья отвернулись от него, а он продолжал свой поход за справедливость, против узаконенного зла. Э. Рут разъяснял тем, кто не понимал, что случилось с Рузвельтом: «Он борец по натуре и когда вступает в борьбу, то им владеет одно желание ― уничтожить противника. Он инстинктивно хватается за любое подходящее для этого оружие. Соответственно, он говорит много того, что исходит из страстного желания победить. У меня нет сомнений в том, что он верит в то, что говорит, но на самом деле все это не так. Он просто подхватывает определенные популярные идеи, находящиеся под рукой так же, как любой может схватить стул и замахнуться им для удара».
С победой в Огайо Рузвельт обрел уверенность. Для большинства на конвенте не хватало семидесяти голосов, это было достижимо, и он предпочел забыть об опасности, вел себя как хозяин положения. Консервативные республиканцы между тем собрали все силы для решающего боя. Контролируемая ими комиссия по проверке мандатов методически очищала прибывающие в Чикаго делегации от сторонников ненавистного демагога. Так с 7 июня началось то, что Рузвельт назвал «кражей голов».
До этой даты у Рузвельта были основания смотреть в будущее с оптимизмом, верить в достаточность для него обычного политического процесса, в возможность «бескровно» выбить у Тафта руководство республиканской партией. В ходе первичных выборов за него голосовали 1 миллион 157 тысяч человек, в то время как за Тафта ― всего 762 тысячи. У Рузвельта были преимущества атакующей стороны. Накануне открытия конвента в забитом до отказа чикагском «Аудиториуме» он провозгласил: «Завтра мы сомкнем ряды во имя протеста против преступления, представляющего собой предательство народа и узурпацию его суверенитета безответственными политическими боссами, инспирированное злостным влиянием денежных привилегий... Мы сражаемся в честной борьбе за благо человечества... на стороне Бога».
Если и был человек, которого не увлекли эти слова, то им оказался сенатор Р. Лафолет. Он с горечью чувствовал, что его самого и его сторонников Рузвельт использовал для расчистки дороги, чтобы с триумфом пойти по ней. Лафолет не желал быть использованным еще раз и категорически запретил своим сторонникам поддерживать Рузвельта. Так центр и «левое» крыло оказались в Чикаго ослабленными перед лицом всегда более организованных правых сил.
Шумный конвент походил на спектакль, где актерами были все. Из разных углов доносились крики обвинений и оскорблений. Сторонники Рузвельта устроили в честь своего вождя сорокапятиминутную овацию. Это не помешало при первом же голосовании избрать Тафта кандидатом от республиканской партии на следующий срок 561 голосом. Рузвельту оставалось либо смириться с поражением, либо «хлопнуть дверью», и он предпочел второе. «С меня достаточно, ― заявил он. ― Если вы забаллотировали настоящее и законное большинство, оно должно организоваться. Я предстал перед народом и я победил. Теперь остается узнать, является ли республиканская партия «партией простого
