молодой Цезарь, оскорбленный тем, что верховное командование было передано не ему, а Бруту, настаивал хотя бы на триумфе, но получил от сената высокомерный отказ: ему было заявлено, что до триумфа он еще не дорос. Октавиану, конечно, такого ответа было вполне достаточно, чтобы понять, какая, собственно, роль готовится ему при условии союза и «дружбы» с сенатом, а также насколько полное устранение Антония — вернее, угрозы Антония! — ослабляет и его собственные позиции. Поэтому, если верить тому же Аппиану, он почти сразу после Мутины начинает искать возможностей соглашения: милостиво обращается с пленными солдатами и офицерами Антония, кое–кого отсылает к нему обратно и даже беспрепятственно пропускает три легиона, идущих к Антонию на соединение, причем с их командиром, неким Вентидием, вступает в переговоры. Когда же тот спрашивает, каковы, собственно, намерения Октавиана в отношении Антония, последний отвечает, что он уже делал на этот счет немало намеков для тех, кто способен их понимать, а для непонимающих и большего числа недостаточно!
Тем временем Антонию, который перешел через Альпы, удалось соединиться (в Нарбоннской Галлии) с войсками Эмилия Лепида. Теперь в его распоряжении помимо тех отрядов, что он увел из–под Мутины (в том числе великолепной конницы), оказались еще пришедшие ему на подмогу три легиона Вентидия и семь легионов Лепида (не говоря уже о вспомогательных частях). Это была достаточно внушительная военная сила. Сенат реагировал на новую угрозу тем, что из Африки срочно были вызваны два легиона, а Октавиана, как пишет Аппиан, «из боязни, чтобы он не соединился с Антонием, снова избрали, крайне неловким образом, командующим вместе с Децимом Брутом».
Но Октавиан вовсе не намеревался выступать против Антония. Он был занят другим: опираясь на свое войско, он решил добиваться консулата. Сначала Октавиан даже предполагал объединиться для этой цели с Цицероном и обратился к нему с соответствующим письмом, но тот, правда не без колебаний, отказался. Тогда в середине июля 43 г. в сенат прибыла делегация от войск Октавиана, которая и потребовала избрания его консулом. Так как сенат не дал согласия, то один из центурионов, входивших в состав делегации, похлопал себя по мечу и сказал: «Вот кто даст!»
И действительно, вслед за этим юный наследник Цезаря по примеру своего знаменитого отца перешел через Рубикон и во главе восьми легионов, конницы и вспомогательных войск двинулся на Рим. В городе началась паника: вывозили жен и детей, ценное имущество. Сенат был вынужден признать свое полное бессилие, тем более что прибывшие из Африки два легиона тоже перешли на сторону Октавиана. Город был взят без всякого сопротивления. Цицерон, как сообщает малорасположенный к нему Аппиан, сначала, во время всеобщей паники, куда–то скрылся, а затем, когда Октавиан вступил в город, стал добиваться у него приема. Будучи принят, он всячески заискивал перед победителем, но Октавиан отнесся к нему сдержанно и даже иронически подчеркнул, что из всех друзей Цицерон пришел к нему самым последним.
О последних месяцах жизни Цицерона почти ничего не известно. Источники фактически отсутствуют. О каких–либо его выступлениях в эти дни не могло быть и речи. Переписка также обрывается. Последнее письмо, адресованное Марку Юнию Бруту, датируется концом июля. В этом письме еще говорится о том, что Цицерон надеется «удержать» Октавиана, несмотря «на сопротивление со стороны многих». Надежда, конечно, была неосуществимой, ибо Октавиан уже ориентировался на Антония и Лепида, но Цицерон этого пока не знал (или не был в этом полностью уверен).
Затем происходит крах всех надежд. После избрания Октавиана консулом, после опубликования первых же его распоряжений и законов ситуация становится достаточно ясной. Для Цицерона это было падением с высоты в бездонную пропасть, падением стремительным и внезапным. Растерянность его была, видимо, настолько велика, что, по некоторым сведениям, правда не бесспорным, он собирался отречься от авторства Филиппик. Даже если это и не так, то не приходится сомневаться, что его душевное состояние было ужасным. Он покинул Рим и находился где–то в своих поместьях.
Октавиан избирается консулом 19 августа 43 г. (совместно с Квинтом Педием). Сразу же было объявлено, что убийцы Цезаря лишаются «воды и огня», т.е. ставятся вне закона. Затем отменялось решение сената, объявлявшее Долабеллу врагом народа, а вслед за этим и аналогичные решения, относящиеся к Лепиду и Антонию. Этим последним актом создавалась необходимая основа для примирения вождей цезарианцев, чего так желали их войска.
И это примирение состоялось. В ноябре 43 г. около Бононии, на маленьком речном острове, произошла встреча трех полководцев. Каждый из них прибыл к условленному месту встречи во главе пяти легионов. Первым по наведенному мосту перешел на островок Лепид и, убедившись в отсутствии какой–либо опасности, подал знак плащом своим сотоварищам.
Совещание Антония, Октавиана и Лепида, происходившее на глазах всего войска, продолжалось три (по другим сведениям — два) дня. Здесь было положено начало тому соглашению, которое в дальнейшем получило название второго триумвирата. Целью этого соглашения была прежде всего борьба с заговорщиками, или «республиканцами», т.е. с Брутом и Кассием, и распределение между членами триумвирата важнейших провинций. Так как намечаемые военные действия требовали серьезной подготовки и значительных расходов, то прежде всего было решено выделить для награды солдатам земельные участки на территории Италии. Эти участки предполагалось конфисковать у их владельцев, для чего были намечены земли 18 италийских городов. Кроме того, подготовлялись проскрипционные списки, т.е. списки лиц, объявляемых вне закона и присуждаемых к смертной казни с конфискацией всего их имущества. В эти списки включались не только имена политических и личных врагов триумвиров, но и просто богатых людей, что давало возможность мобилизовать крупные средства.
Второй триумвират в отличие от первого не был всего лишь неофициальным соглашением. Триумвиры в сопровождении своих отборных частей вступили в Рим. 27 ноября было вынесено особое решение народного собрания, в соответствии с которым им даровалась на пять лет верховная власть: они получали право назначать сенаторов и магистратов, издавать законы, устанавливать налоги, чеканить монету; им же принадлежала на этот срок высшая судебная власть (без права апелляции).
С момента вступления триумвиров в Рим и юридического оформления их полномочий началась безудержная вакханалия проскрипционных убийств и конфискаций. За голову каждого осужденного назначалась крупная награда, рабам же кроме денег была обещана еще и свобода. Всячески поощрялись доносы родственников друг на друга. Предоставление проскрибированным убежища, укрывательство их карались смертной казнью.
Разгул проскрипций вскрыл страшную картину морального разложения римского общества. То, что происходило при Сулле, выглядело сейчас чуть ли не детской игрой. Казалось, были расторгнуты все родственные связи, все узы дружбы. Дети доносили на родителей, рабы — на господ, жены — на мужей. Римский историк Веллей Патеркул установил даже как бы особую шкалу предательства: на первом месте стояли сыновья, стремившиеся получить наследство, затем шли рабы, затем отпущенники, наибольшую же верность и преданность проявили все–таки жены.
Страшный пример того, как следует относиться к родственникам, друзьям, бывшим союзникам, показали прежде всего сами триумвиры. «Первым из приговаривавших к смерти, — пишет Аппиан, — был Лепид, а первым из приговоренных — брат Лепида Павел. Вторым из приговаривавших к смерти был Антоний, а вторым из приговоренных — дядя Антония Луций; в свое время Луций и Павел высказались за объявление Антония и Лепида врагами отечества». Октавиан хотя и не объявил никого из своих родственников включенным в проскрипционные списки, но зато уступил настояниям Антония — правда, по словам Плутарха, не сразу, но лишь на третий день переговоров — и согласился на включение в эти списки своего недавнего союзника и друга — Цицерона. Таков был этот «божественный юноша», как неоднократно именовал его сам Цицерон.
О том, что он объявлен вне закона (в числе первых же 17 человек!), Цицерон узнал в своей Тускульской усадьбе. Он был здесь в эти дни вместе со своим братом Квинтом и его сыном. Они решили бежать в Македонию, в лагерь Юния Брута (где уже находился сын Цицерона). Беглецов доставили на носилках в имение близ Астуры. Отсюда Квинт и его сын отправились в Рим, дабы запастись деньгами, необходимыми для путешествия, и здесь же в Риме Квинт был убит вместе с сыном, выданный одним из своих вольноотпущенников.
Тем временем Цицерон сел на корабль у Астуры, но вскоре пристал к Цирцее, не зная, видимо, что предпринять. Несколько часов он даже шел пешком по дороге к Риму, затем вернулся и переночевал в Цирцее. Самые фантастические планы рисовались его воображению. Он собирался тайно проникнуть в дом Октавиана и убить себя у его домашнего очага, дабы восстановить духов мщения против этого предателя.
