мне, что мездра этих лапок пропитана кровью, что, по его мнению, является верным признаком того, что лапки содраны с оленя, задавленного волком, если сшить из них обувь или штаны, то нерпа и морж услышат запах волка и будут уходить от охотника. Так лапки и остались на складе в доказательство того, что все эскимосы разделяли мнение Кмо.
30 августа 1926 года. Эскимосы начали постройку зимних яранг. Работа несложная, через несколько дней она будет окончена.
Наш квартирный вопрос можно считать разрешенным. Пусть полюс шлет свои метели. Пусть крепчает мороз. Теперь мы уже не боимся двухмиллиметровой корочки льда. Обеспеченные продуктами, в теплом доме, мы чувствуем себя увереннее.
А наш дом должен быть теплым. Построенный из сухого леса, с двойными полами и потолком, обшитый внутри толем, войлоком и циновками, он представляет собой нечто вроде закупоренной шкатулки. Во всяком случае, за свою комнату я спокоен. У Савенко же, очевидно, так тепло не будет. Подгоняемый нетерпеливой женой, хотевшей как можно скорее переселиться из палатки в дом, он в спешке недостаточно внимательно отнесся к делу: стены остались непроконопаченными, а линолеум на полу постлан на голые доски. Этих упущений вполне достаточно, чтобы в комнате никогда не было тепло.
Глава V
Льды держатся далеко от острова, и моржей не видно. Мрачно смотрим мы на море. Оно чисто и безжизненно. Лишь время от времени ветер доносит до нас еле уловимый рев моржей. Но они за горизонтом, куда мы не рискуем/ больше выходить на наших плавсредствах — байдарах и полусгнивших вельботах. Мясо тех моржей, которых мы случайно добыли на открытой, воде, съедено. А впереди зима… Долгая, темная, суровая. Она сулит мало хорошего — зимой мяса не добудешь.
Еще во время осмотра острова с воздуха я обнаружил) в бухте Сомнительной, примерно в 30 километрах от бухты Роджерс, большие лежбища моржей. Теперь я рассказал об этом эскимосам, и часть из них решила туда переселиться. Я приветствовал это решение, поскольку оно включало в сферу деятельности нашей колонии всю южную часть острова. Но отпускать эскимосов одних было опасно — дороги они не знали. Поэтому я поехал вместе с ними.
1 сентября в 10 часов утра Анъялык объявил, что вельбот готов к отплытию. Мои сборы недолги: из продовольствия — буханка хлеба, две пачки галет да несколько банок консервов, из снаряжения — винчестер, полсотни патронов, нож, бинокль и буссоль.
Погода стоит серенькая. Выглянувшее солнце быстро прячется. С юго-востока надвигается полоса тумана. Но по всем признакам ничего страшного не предвидится. Можно отправляться. Из бухты Роджерс нам помогает выйти легкий северный ветер. Экипаж вельбота — Анъялык, Югун-хак, Паля, мальчики Пинехак и Аннакан и, наконец, я.
Вельбот выглядит необычно. До бортов он набит скарбом эскимосов — кадками, обросшими сантиметра на два-три жиром, шкурами, ведрами. Сверху положен остов байдары, размещены шесть собак. Пропитавший вещи моржовый жир плюс копальгын — мясо не первой свежести — издают такое зловоние, что при лавировании на подветренной стороне становится трудно дышать.
Как только мы выходим из устья бухты, около вельбота начинают показываться лахтаки! Эскимосам, вооруженным новыми, только что выданными мною винчестерами, естественно, не терпится опробовать оружие. Но позы стрелков, восседающих на своих вещах, настолько неудобны, что ни один выстрел не достигает желанной цели. Кроме того, среди собак есть самка, и псы так настойчиво за ней ухаживают, что вельбот превращается в настоящую псарню. Стрелкам поминутно приходится отвлекаться, чтобы наградить то одну, то другую собаку солидным тумаком. Неудачей стрельба вывела из равновесия эскимосов, привыкших стрелять без промаха. Желая во что бы то ни стало попасть в цель, они вместо пробных одного-двух патронов выпускают по целому магазину. Но результаты те же. Наши выстрелы, очевидно, привлекли внимание колонистов, и они коже решили поохотиться. Сквозь густую пелену начавшегося снега и дождя мы видим, как из бухты выходит вельбот Иерока и чья-то байдарка.
Прекратив стрельбу, продолжаем путь. Ветер неблагоприятный, и мы едва движемся вперед. Наконец вельбот подходит к отлогому участку, мы высаживаем на берег собак и заставляем их тянуть бечеву. Начинаем продвигаться быстрее. К вечеру густой лёд у берега снова заставляет нас принять на борт собак и идти мористее.
Сумерки сгущаются и лишают меня возможности ориентироваться по берегу. Полагаюсь исключительно на часы и держусь насколько возможно берега. Мне немного тревожно: на вельботе иду этим путем в первый раз, а линию, по которой проходил полет в бухту Сомнительную, трудно сопоставить с линией пути вельбота. К тому же Анъялык, который правит вельботом, с трудом держит его вдоль берега. Северный ветер крепчает и гонит вельбот в море. В 11 часов вечера я даю команду держать на берег.
Неожиданная удача: в полной темноте мы входим прямо в горло бухты; Это приводит эскимосов в восхищение, кривая моего авторитета рывком поднимается вверх, так как они убеждены, что я правильно высчитал пройденный нами путь по часам. А то, что мне неизвестно даже точное расстояние до Сомнительной, им, видно, и в голову не приходит.
Дождя и снега нет, но за день меховые одежды отсырели; кроме того, когда мы вытаскивали собак, все промочили ноги. Резкий северо-западный ветер дает себя чувствовать. Оба мальчика выбивают зубами дробь.
В поисках пресной воды мы перегоняем вельбот из одного залива в другой, но тщетно.
Наконец выстрелом я собираю людей, отправившихся искать воду, и даю распоряжение разводить костер и ставить палатку, отложив поиски до утра.
Быстро сооружаем из плавника большой костер и располагаемся вокруг него. Даже собаки тянутся поближе к огню.
День завершается ужином, уносящим меня далеко-далеко в прошлое, во времена наших предков. Эскимосы, отрезав по нескольку больших кусков копальгына, бросают их в костер. Жир растапливается, языки пламени поднимаются вверх, освещая бронзово-желтые лица людей в меховых одеждах и несколько собачьих морд, больше похожих на волчьи. Почуяв запах мяса и лязгая зубами, собаки плотнее придвигаются к костру. Слюна густыми нитями течет с их языков.
Эскимосы мало обращают внимания на собак. Они по очереди вынимают из костра куски мяса и, обрезая ножом обжарившийся верхний слой, с аппетитом его поедают. Паля, как видно, любит вкусно поесть: каждый обжаренный кусок он заедает куском сырого, лишь слегка нагретого мяса. Анъялык, с таким же аппетитом уничтожающий мясо и жир, не забывает заботливо нарезать его тонкими ломтиками и для мальчиков, у которых ещё нет собственных ножей. К концу ужина руки, губы и подбородки у всех в жире, причем на руках жира так много, что он с них капает. Закончив есть, эскимосы трут руки о мелкую гальку и песок, а потом вытирают их подвернувшимся под руку мешком.
Я ещё долго сижу у костра, пока мои спутники устраиваются в палатке.
2 сентября 1926 года. Ночью шел снег. В углублениях почвы скопилось его достаточно, чтобы можно было вскипятить чай. Сегодня мол спутники готовят мясо иначе: сначала варят его в соленой морской воде, а потом поджаривают на костре. Но мясо все-таки остается полусырым. Я угощаю галетами. Эскимосы съедают их бережно, до последней крошки.
После завтрака грузим пожитки на вельбот. Хижина американцев, где я хочу поселить эскимосов, видна милях в двух от нашего бивуака. Встречный ветер рвет парус. Временами волна перехлестывает через борт, и тогда мальчики плотнее прижимаются к мачте, а собаки поднимают вой. Лица Пали и Югунхака сосредоточены. Один Анъялык, как видно, привыкший к таким передрягам, стоит во весь рост у руля и широко улыбается.
Через полтора часа достигаем цели и выгружаемся.
Мои спутники довольны и местом, и наследством, оставшимся после американцев. Они с увлечением
