Поэтому, убивая медведя, охотник старается быть гостеприимным хозяином, надеясь, что душа медведя вспомнит оказанный ей хороший прием и с новым мясом ив новой шубе вернется к охотнику.
У входа в ярангу зажигают небольшой костер из мхов. Голову торжественно вносят в ярангу, кладут на почетное место возле лампы и украшают бусами; перед ней раскладывают яства: лепешки из муки, сахар, чай, табак. Пять суток охотник не выходит из яранги. Он ублажает своего медведя: поет песни, бьет в бубен, танцует.
Узнав об этом обычае, я сильно обеспокоился. Нам предстояло заготовлять много мяса, а если каждый охотник после удачной охоты будет пять суток занимать своего медведя песнями и плясками, то это тяжело ударит по быту нашего маленького поселения. Я решил убедить эскимосов в необходимости отказаться от ритуала. Однако эскимосы и слушать об этом не хотели. Они говорили, что это обычай их предков и нарушать его — значит идти против всех законов и навлекать на себя недовольство злых духов.
Надо было победить это суеверие. После предварительной подготовки я созвал эскимосов на собрание. Происходило оно поздно вечером. На берегу был разложен большой костер, в нем жарились куски моржового мяса. Люди в меховых одеждах окружали костер. Время от времени они вытаскивали из костра куски мяса, срезали ножом поджарившийся слой, съедали его, а оставшееся мясо бросали обратно в огонь. Я начал разговор о том, что в наших условиях «праздники медведя» приведут к катастрофе, и предложил от них отказаться. Один за другим выступали эскимосы, настаивая на соблюдении обычая предков. Иерок долго молчал. Он был задумчив и серьезен. Все эскимосы рассчитывали на его поддержку. Но Иерок сказал:
— Я думаю, умилык прав, этот праздник мы можем не праздновать.
Плотным кольцом окружили его удивленные эскимосы. Иерок встал.
— Обычай это наш, эскимосский? Конечно. А для чьей земли? Если наш, эскимосский обычай, то, значит, для нашей, эскимосской земли. Для нашей. А где наша земля?
Она на Чукотском полуострове. А этот остров чья земля? Этот остров — русская земля. Значит, для этой земли наш обычай не обязателен. Вот вернемся на свою землю и опять будем праздновать.
Так была одержана небольшая, но очень важная дли нас победа над одним из суеверий эскимосов.
Глава VII
24 сентября 1926 года. Мы отдыхаем. Переодевшись, я чувствую себя новым человеком, но ковыляем мы все, словно подагрики. Кивъяна сидит в своей яранге, бьет в бубен — забавляет своего «гостя». Медведь на почетном месте. На шею ему повесили несколько ниток стеклянных бус. Все обитатели колонии приходят посмотреть на первого медведя. Етуи оправился и, улыбаясь, охотно рассказывает о «неделе дурной погоды» и путевых впечатлениях.
Во время нашего отсутствия работа в колонии шла своим чередом. Доктор законопатил «свои» стены и проложил пазы просмоленной тесьмой. Павлов соорудил нечто похожее на коновязь для собак и поработал над «торговыми» книгами. Непогода и здесь дала себя знать: яранги, построенные на коренном берегу, затопило, и их хозяевам пришлось срочно рыть канавы, чтобы отвести воду.
В час дня мы наблюдали интересное явление: вокруг солнца появился бледно-желтый круг — гало. На концах пересекающихся вертикального и горизонтального диаметров слабо заметные светлые пятна — утолщения круга. Явление продолжалось минут пятнадцать. Потом круг побледнел и исчез.
Жизнь в колонии течет размеренно. Павлов и доктор готовят мачту, на которой мы собираемся укрепить флюгер. Погода стоит прекрасная. В бухте и за кошкой, покачиваясь, искрятся под солнечными лучами огромные льдины, словно посмеиваются над нашими злоключениями в пути.
26 сентября 1926 года. Мачта готова. Мы ходим вокруг нее, посматриваем, рассчитываем, сколько она может весить, но не трогаем. Людей после переселения нескольких семей в Сомнительную маловато. Да и Кивъяна все ещё не покидает своей яранги и без устали бьет в бубен. Придется подождать, пока он кончит возиться с «гостем», и тогда уже браться за установку мачты.
28 сентября 1926 года. Холодный туманный день. Наступившие заморозки лишили наш скот даже того скудного корма, который до этого можно было найти в тундре. Поэтому я даю распоряжение забить быков. Последнее время — они заметно начали чахнуть. Вечером в первый раз за полтора месяца на ужин у нас говядина. Но после мягкой сочной медвежатины говядина кажется не такой уж вкусной.
30 сентября 1926 года. Целый день мы заняты выдачей продуктов и товаров со склада.
Прошлую ночь температура упала до —12° Цельсия, а с утра при слабом северо-западном ветре непрерывно идет снег. Временами он переходит в крупу. Несколько раз начинал выпадать град [12], но мелкий.
1 октября 1926 года. Снег и крупа. Идут шквалами при западном и северо-западном ветре. Почва покрылась снежными пятнами. На вершинах гор сплошной покров.
Сегодня метеорологическая станция начинает вести регулярные наблюдения, которые поручены врачу Савенко. Установлены следующие приборы: барометр, анероид, волосяной гигрометр, два термометра, максимальный и минимальный термометры, дождемер, флюгер с одной доской, снегомерная рейка.
2 октября 1926 года. Снова целый день идет снег, но что-то незаметно, чтобы снежный покров увеличивался. Ветер сносит снег в море, оставляя на почве темные плешины.
Колония оживает. Эскимосы делают новые и приводят в порядок старые нарты. Собаки, заметив эти приготовления, часто задают концерты.
3 октября 1926 года. С утра в бухте появилось сало. Толщина льдин 5—б сантиметров. Вечером снова пошел снег. Началась «проминка» первых упряжек.
Насидевшись за лето на цепи, собаки рвут с места и как ветер несутся с легкой нартой до первой плешины. Тут они останавливаются, каюр перетаскивает нарту на новое снежное поле. И снова начинается бешеная гонка. Через полчаса зажиревшие и отвыкшие от работы псы уже еле доволакивают нарту до яранги.
4 октября 1926 года. Дувший с утра западный ветер к вечеру постепенно меняется на северный и достигает 3 баллов. С обеда начинается снег.
В бухте сало занимает все большую площадь, появляется шуга, но устье бухты пока чисто. Вдоль берега лентой, шириной от полумили до мили, располагается плавучий крупнобитый лёд.
Сегодня я первый раз сам запрягаю своих собак. Да и выезжаю самостоятельно тоже впервые. Собаки привыкли к команде на эскимосском языке. Поэтому перед выездом беру урок у Павлова и Таяна. «Вперед» (х'ок') и «вправо» (поть-потъ) усваиваю легко. Но «влево» приводит моих учителей в отчаяние. Это нечто среднее между отхаркиванием и криком вороны, где «а» звучит скорее как «ы». Я ворочаю языком и так и сяк, но мне никак не удается правильно произнести эту команду. Невольно мелькает мысль, что я добьюсь правильного произношения не раньше, чем к лету, а к тому времени собак снова придется посадить на цепь.
Ну, попытка — не пытка! И я пускаю псов. Собаки понеслись как угорелые, обогнули домик и всей упряжкой прильнули к решетке у крыльца, за которой мы поместили привезенных с собой свиней. А я зарылся головой в сугроб… Свиньи вообще доставляли нам много хлопот. Собаки проявляли к никогда не виданным ими животным слишком живой интерес.
С помощью Павлова и Таяна я насилу оттащил упряжку от заманчивого места, уселся на нарты и вновь пустил собак. Результат не заставил себя ждать: потирая ушибленную ногу, я лежал, но уже не в сугробе, а во рву, упряжка же снова исследовала жилище свиней. На третий раз я сумел удержаться на нартах и лихо подкатил… к свинарнику. Что ж, все-таки достижение!
Эскимосов это стало забавлять. Они собрались в кучу и следили за моими упражнениями. Время от времени по их губам скользила лукавая усмешка.
Мне было ясно: для поддержания своего авторитета я обязан справиться с собаками. Помощи просить не хотелось. Я хорошо знал Оскорбительное эскимосское ругательство «киях'ситупих'лъых'и» (слабый, не
