постели. 25 декабря я вышел ненадолго полюбоваться полярным сиянием, которое в тот вечер поднималось белесоватой дугой на 10–12° над горизонтом. Я заметил, как по небу пронеслись два метеора.
Когда я наутро вышел из дома, Павлов с Кивъяной, очищавшие склад от набившегося в щели мелкого, как песок, снега, отдыхали у дверей и внимательно смотрели на' юг.
Кивъяна встретил меня словами:
— А! Скоро солнце ходи. Здравствуй! Хорошо? Я знал, что до солнца ещё далеко, и ответил:
— Еще один месяц, и тогда придет солнце.
— Нет, я думай, скоро ходи его — посмотри, какой красный небо, — он показал на юг. Действительно, над горизонтом было яркое оранжево-красное пятно, бледнеющее к востоку и западу. Оно походило на зарево большого пожара. Казалось, ещё минута — и брызнет сноп светлых лучей, а за ними покажется и само солнце.
Наблюдая зарево, я обратил внимание ещё на одно явление. В 5–6 километрах от берега была большая полынья. От нее, словно дым, струился пар и, поднимаясь выше, сгущался в небольшие круглые темноватые облачка. Еле заметный западный ветер медленно гнал их к востоку, и они, как стая перелетных гусей, выстроились в правильный прямой ряд. Дальше к востоку, теряя свою округлую форму, они вытягивались в длину. Я насчитал их двенадцать, три последних облачка образовались на моих глазах.
Вечером доктор Савенко объявил, что у Старцева цинга. Это первый случай в нашей колонии, и, поскольку заболевание только началось, я думаю, что мы сумеем с ним справиться.
Во-первых, я распорядился сразу выдать Старцеву необходимые продукты и свежее мясо из оставшихся запасов. Во-вторых, поручил Йероку и Таяну забрать лучших собак и выехать за свежим мясом на северную сторону, где в ноябре мы оставили двух убитых медведей. В-третьих, чтобы всегда иметь точные сведения о состоянии здоровья колонистов, приказом обязал всех обращаться к врачу при первом намеке на заболевание, а врача — два раза в месяц производить общий медицинский осмотр и представлять мне подробный рапорт.
1 января 1927 года, суббота. Новый год ознаменовался сильными морозами. Павлов то и дело прерывает выдачу продуктов со склада и бегает домой погреться, уверяя, что вчерашние —39° были много добрее сегодняшних —27°. Павлов прав: воздух словно пропитан влагой; выходя из дома, чувствуешь себя, как в холодном сыром подвале. В такую погоду мороз переносить труднее: во всем теле ощущается тяжесть, настроение угнетенное.
Вечером пришел Аналько.
Почти целый час он пил чай, сам подливая его в стакан: из подставленного чайника. Когда обильный пот покрыл круглое лицо Аналько, он опустился йа пол, произнес: «Кыпсюх'тук'»— и начал смаковать приготовленную для него сигару. Покончив с ней, Аналько стал развлекать нас эскимосскими сказками.
— Я расскажу вам про Майырахпак [18] на Анурвике [19],— начал Аналько.
На мысе Анурвик, который глубоко врезается в холодные волны ледяного моря, и сейчас ещё стоит провалившаяся землянка. Когда-то очень давно, как только появились на земле люди, в этой землянке жила старуха. Землянка стояла неподалеку от селения Канисхук, где жило много эскимосов.
Старуха жила одна. Не было у нее ни детей, ни родных. Она была так- слаба и стара, что давно уже не ходила, а только ползала, и сил у нее хватало только на то, чтобы доползти до выхода. Однажды, отдохнув у входа, она собрала последние силы, заползла на верх землянки, села и стала махать руками, звать соседей. Долго звала. Много было детей в Канисхуке, и близко было до землянки, но никто из них не хотел идти к старухе.
Увидел это один умилык [20] и говорит жене:
— Старуха машет руками — наверно, табаку хочет. Отнеси ей да прихвати оленьи жилы и лапки. За табак она навьет тебе ниток и лапки выделает.
Жена послушалась и понесла в землянку табак, жилы и лапки. Обрадовалась старуха табаку и охотно взялась за работу, а жене эскимоса сказала:
— Расскажи мужу мой сон. Я видела, что весь зверь пошел на юг. За зверем шел человек, одетый в дождевик из моржовых кишок. Подол дождевика спереди завернут и подвязан ремнем, перекинутым через плечи и шею человека. Человек этот раздает людям подарки. Это Майырахпак. Майырахпак спрашивает людей, у какого зверя печенка с волосами. И меня о том же спросила. Пусть твой муж ждёт Майырахпак, — закончила старуха.
Сбылся сон старухи.
На следующую ночь Майырахпак вышла на берег и направилась прямо к землянке. Вошла, заглянула в ийак [21] и спрашивает:
— Здесь кто-нибудь живет или нет?
А старуха в это время вила нитки. Подняла голову от работы и говорит:
— Кто там такой, зачем сюда пришел? Иди в Канисхук — там есть богатые.
— Я ничего не вижу. Увидела только твою землянку и тебя в ней, — говорит Майырахпак.
— Иди в Канисхук, — настаивает старуха. — Я бедная, живу только тем, что мне принесут.
— Я пожалела тебя и пришла, — сказала Майырахпак и вошла в землянку.
Затрещала маленькая землянка старухи, но Майырахпак все-таки вошла. Через, плечо у нее был перекинут ремень, на нем висело много мешочков с агинуаг'ытами [22], а в руках Майырахпак держала ак'утак' [23].
Села она, спрашивает старуху:
— У какого зверя печёнка с волосами?
Узнала старуха, кто к ней пришел, испугалась, крикнула:
— Кай! — и подняла руки, словно защищаясь от удара. Майырахпак отодвинулась.
— Не знаю, — говорит старуха. — Не слышала я, чтобы у какого-нибудь зверя была печёнка с волосами. И у дикого оленя, и у домашнего, и у медведя печёнки как у всех.
А Майырахпак вытаскивает из загнутого подола дождевика целого кита, поднимает его за хвост одной рукой и со словами: «Вот у этих нет печёнки с волосами!»— проглатывает кита целиком.
Опять суёт Майырахпак руку в подол, достаёт моржа и глотает его. На третий раз достает лахтака, на четвертый — нерпу и все глотает. А потом опять вытаскивает за хвост целого кита и заставляет старуху проглотить его.
Кай! — воскликнула старуха. — Я так не ем. Я ем совсем немного, только вот столько. — И показала два пальца.
— Ладно, — говорит Майырахпак, — когда я буду уходить, я тебе оставлю.
Сняла с плеча ремень с агинуаг'ытами, подала его вместе с веслом старухе и сказала:
— Дай их тому человеку, которого ты считаешь хорошим. А кусочек с твои два пальца я оставлю на улице.
Вдруг Майырахпак задрожала и в испуге бросилась к старухе:
— Слышишь, кто-то едет! Ой, я боюсь! Я лучше пойду. И пошла. Земля закачалась, когда она шагнула.
А старуха испугалась ещё пуще и просит Майырахпак:
— Ой, тише, тише! Видишь, как качается земля. Слышишь, как падают камни и сыплется песок с моей землянки!
Послушалась Майырахпак, пошла тихонько. Там, где она проходила земля трескалась, как трескается в сильный мороз.
Майырахпак ушла, старуха выползла из землянки и видит: лежит на берегу большой кит. Подползла она к киту, облизала ладони и стала обмазывать кита слюной [24].
Обмазала, отползла, видит: на самом деле лежит кит, большой-пребольшой. А когда Майырахпак поглощала китов, они казались старухе маленькими.
Вернулась старуха к землянке и поползла на крышу. Пока она ползла, совсем рассвело. Эскимос, посылавший старухе табак, проснулся и стоял у своей яранги. Видит: около землянки лежит что-то темное, а старуха сидит на крыше и машет руками.
Говорит эскимос жене:
— Опять что-нибудь надо старухе. Сходи-ка к ней. Да потеплее одевайся, а то уж начались
