Прежде чем начать, скажу: вот чек на тысячу долларов. Странновато, конечно, что я посылаю Вам чек. Как Вы думаете, откуда он?
Я продала свою повесть, дядя. Ее напечатают сперва в журнале, а потом выйдет книжка. Вы, наверное, думаете, что я с ума схожу от радости, а я и не рада, мне все равно. Нет, я рада, что начну выплачивать Вам долг — я должна еще больше двух тысяч. Я их отдам постепенно. Пожалуйста, не сердитесь, примите эти деньги — так хорошо, что я могу возвратить их. Да, я должна Вам не только деньги, но тот долг я буду выплачивать всю мою жизнь признательностью и любовью.
А теперь, дядюшка, дорогой, о моей беде… Пожалуйста, дайте мне самый мудрый совет, какой можете, не считаясь с тем, приятен он мне или нет.
Вы знаете, что я питаю к Вам особое чувство, Вы ведь — моя семья в одном лице; но надеюсь, Вы не против того, что я питаю совсем уж особое чувство еще к одному человеку. Вероятно, Вы легко угадаете, кто это. Мне кажется, мои письма уже давно переполнены мастером Джерви.
Мне очень хотелось бы, чтобы Вы поняли, как хорошо мы с ним сдружились. Мы сходимся во всем — я даже боюсь, что иногда подстраиваюсь под него! Но он почти всегда прав. Так и должно быть, он ведь на четырнадцать лет старше. Во всем остальном он просто большой мальчик, не надевающий галош, когда идет дождь. Нам кажется смешным одно и то же, и мы столько смеемся!
Ужасно, когда у двух людей — разное чувство юмора. Им ни за что не поладить.
А он… Ну, что там! Он — это он, и мне недостает его, недостает, недостает. Весь мир такой пустой и неприятный. Я ненавижу луну, потому что она красива, а его нет со мной, чтобы любоваться вместе. Может быть, и Вы любите кого-нибудь? Если да — незачем объяснять, если нет — Вы все равно не поймете.
Словом, я люблю его, но отказалась выйти за него замуж. Я не сказала, почему. Я просто молчала и страдала. Что я могла сказать? И вот, он уехал, думая, что я собираюсь выйти за Джимми. У меня и в мыслях этого нет, Джимми — даже не взрослый. А вот мастер Джерви со мной поссорился. Я отказала не потому, что не люблю его, а потомy, что слишком люблю. Он ведь пожалеет когда-нибудь, что женился на мне — а этого я не вынесу! Нехорошо безродной девице вторгаться в такую семью. Я никогда не говорилa ему о приюте. Тяжело объяснять, что я нe знаю, кто я такая. Куда там, это ужасно! Семья у него гордая, а я гордая тоже.
Кроме того, я связана с Вами. Вы дали мне образование, чтобы я стала писательницей, и я должна ею стать. Не так уж честно кончить колледж и бросить все, как и не было. Но теперь я начала выплачивать долг, и кроме того, мне кажется, могу писать и выйдя замуж, профессии эти не исключают друг друга.
Я очень много думаю об этом. Конечно, он — социалист, и не придает значения предрассудкам. Может быть, он и готов жениться на особе такого низкого происхождения. Может быть, когда двое людей так счастливы вместе и так одиноки в разлуке, ничто не должно вставать между ними. Хотела бы я в это верить! Но лучше дайте мне трезвый, спокойный совет.
Наверное, Вы тоже из какой-нибудь Семьи и посмотрите на все со светской, а не с человеческой точки зрения. Видите, как смело я отдаю в Ваши руки свою судьбу.
Предположим, я пойду к нему и объясню, что дело не в Джимми, а в приюте Джона Грайера — очень ли это дико? Тут нужно много мужества. Наверное, легче остаться несчастной на всю жизнь.
Случилось это приблизительно два месяца назад. С тех пор я ничего о нем не слышала, и начала уже свыкаться с разбитым сердцем, как вдруг получила письмо от Джулии. Она, упоминает, между прочим, что «Дядя Джервис» простудился на охоте, в Канаде, и у него воспаление легких. А я и не знала! Я обижалась, что он исчез. Господи, какая я несчастная — да и он тоже!
Скажите, как мне поступить?
Дорогой длинноногий дядюшка!
Да, конечно, я приеду в половине пятого в будущую среду. Разумеется, я найду дорогу. Я три раза была в Нью-Йорке, и я уже не ребенок. Даже не верится, что я действительно Вас увижу — я так долго думала о Вас, что просто не могу себе представить настоящего, живого человека.
Вы чрезвычайно добры, дядюшка, что беспокоитесь из-за меня, когда еще не окрепли после болезни. Берегите себя и смотрите, не простудитесь, от этих осенних дождей страшная сырость.
P.S. Сейчас мне пришла ужасная мысль: есть ли у Вас дворецкий? Я их очень боюсь. Если он откроет мне дверь, я упаду в обморок. Что я скажу ему? Вы не написали мне, как Вас зовут. Неужели я должна спросить мистера Смита?
Четверг утром.
Мой дорогой длинноногий Джерви Пендльтон-Смит!
Спали Вы прошлой ночью? Я не спала. Глаз не закрыла. Слишком я удивлена, изумлена, счастлива. Наверное, я вообще не буду спать, да и есть. Надеюсь, что Вы спали. Вам это очень нужно. Тогда Вы скорее поправитесь и приедете ко мне.
Дорогой мой, не могу простить себе, что Вы были так больны, а я и не знала. Когда доктор вчера провожал меня до кареты, он сказал, что три дня не было никакой надежды. Милый мой, дорогой, тогда бы свет померк для меня. Наверное, когда-нибудь, совсем нескоро, один из нас уйдет, оставив другого; но прежде мы будем счастливы и сможем это вспоминать.
Я хотела ободрить Вас, а приходится ободрять себя. Я очень, очень счастлива, но я ведь трезвее Вас. Страх, что с Вами что-нибудь случится, тенью окутывает мое сердце. Раньше я могла быть легкомысленной и беззаботной, ибо не боялась лишиться чего-нибудь дорогого. А теперь у меня всю жизнь будет одна огромная забота. Каждый раз, как Вы окажетесь далеко, я буду думать обо всех автомобилях, которые могут Вас переехать, о вывесках, которые могут свалиться Вам на голову, или о мерзких бациллах, которых Вы можете проглотить. Покой навсегда от меня ушел; впрочем, я никогда к нему и не стремилась.
Пожалуйста, выздоравливайте скорее — скорее — скорее! Мне хочется, чтобы Вы были рядом и я могла Вас потрогать и убедиться, что Вы есть. Только полчаса мы провели вместе! Уж не приснилось ли мне все это? Если бы я была членом Вашей семьи, какой-нибудь четвероюродной сестрой, я могла бы приходить к Вам каждый день, читать Вам вслух, поправлять подушку, разглаживать две морщинки у Вас на лбу и поднимать кверху углы рта. Надеюсь, Вы и так улыбаетесь? Я видела улыбку еще вчера, перед уходом. Доктор сказал, что я, должно быть, очень хорошая сиделка, Вы стали моложе на десять лет. Надеюсь, любовь не всех так омолаживает. Будете Вы любить меня, Джерви, если мне одиннадцать?
Вчера был самый чудесный день, какой только бывает. Если я доживу до девяноста девяти лет, я и тогда не забуду ни одной, даже самой малейшей подробности. Молодая девушка, которая выехала с фермы, была не та, что вернулась вечером. Миссис Семпл разбудила меня в половине пятого. Я раскрыла глаза в темноте, и сразу подумала: «Сегодня я увижу дядюшку!». Я позавтракала на кухне при свече и пять миль проехала в коляске прекрасным октябрьским утром. Солнце взошло, золотом и пурпуром засветились клены, а стены и придорожные камни засверкали инеем. Воздух был чист, прозрачен и полон надежды. Я знала: случится что-то важное. Всю дорогу колеса выстукивали: «Ты увидишь дядю, увидишь дядю». Это меня успокаивало. Я не сомневалась, что уж он-то уладит все. И еще я чувствовала, что другой человек, дороже дяди, тоже тоскует обо мне, и мы непременно встретимся очень скоро. Вот видите! Когда я нашла дом на Мэдисон-авеню, он показался мне таким большим и важным, что я не решилась сразу войти и обошла его кругом, чтобы набраться храбрости. Но мне нечего было бояться. Ваш дворецкий — такой милый старик, я сразу почувствовала себя, как дома.
– Вы мисс Аббот? — спросил он.
– Да, — ответила я, и мне не пришлось спрашивать про мистера Смита. Он попросил меня подождать в гостиной. Это была очень мрачная, богатая, мужская комната. Я присела на кончик кресла и повторяла про себя: «Сейчас я увижу дядю. Сейчас увижу…»
Вдруг дворецкий вернулся и предложил мне пройти в библиотеку. Я так волновалась, что едва встала. У дверей он остановился и очень тихо сказал:
– Он был серьезно болен, мисс. Сегодня ему в первый раз разрешили сидеть в кресле. Не оставайтесь слишком долго, он устанет.
Я поняла, что он Вас любит, и решила, что он — самый лучший на свете старик.
